Михаил Березин

"Привет, с вами говорит Стас Минин, руки которого вы сейчас видите на своем экране. Обычно они покоятся на баранке в расслабленном состоянии - западные дороги, гидравлика и все такое, - но Доломиты - это вам не фунт изюма. Приходится постоянно быть настороже. Хотя дорога хорошая. Однако много изгибов, и потом туннели утомляют. Туннели эти печально известны многочисленными жертвами, о которых телевизионщики нам уже все уши прожужжали. Правда, Олька? Именно австрийские туннели, по которым мы сейчас движемся. Вот, нырнули в очередной. Видите, как тут славно? Темно, словно в жопе у Поля Робсона. В Италии туннели не столь опасны, но до Италии еще пилить и пилить. ... Во! А теперь вы видите мой профиль. И как я вам? Между прочим, перед вами режиссер этого фильма, а оператор - моя жена Олька. Это ее первые шаги в кинематографе: только вчера разобралась, когда какие кнопки нажимают, так что от вас потребуется некоторое снисхождение. Разумеется, я тоже буду брать в руки камеру, и она получит шанс оказаться в кадре. А пока она очень добросовестно снимает горы.
        Нужно признать: еще до появления этой камеры я допускал мысль, что когда-нибудь стану делать классные фильмы. И что, возможно - я подчеркиваю: возможно, не стоит сразу иронически ухмыляться - в них будут участвовать Жерар Депардье, Робер Де Ниро и Лив Ульман. И что я сведу близкое знакомство с Романом Поланским или Вуди Алленом. В этом мире все может статься. К примеру, плетемся мы с Олькой в наш прошлый приезд по улице Бабуинов - в Риме дело было, - выходим на площадь Испании: prego, в смысле, милости просим - Элтон Джон. Я поначалу глазам не поверил - может, восковая фигура? Нет, стоит посреди площади, рядом с этим их известным фонтаном в виде затонувшей бригантины, автографы раздает. Пока Олька судорожно рылась в сумочке в поисках чистого листка бумаги, пока я расталкивал карабинеров, сгрудившихся вокруг Элтона Джона с такими же листками, тот перестал давать автографы, щелкнул ручкой и почему-то протянул ее мне. Так что автограф его мне не достался, зато досталась ручка, которую я с тех пор бережно храню. Правда, иной раз я задаюсь вопросом: может, ручка принадлежала кому-то из карабинеров?
        Я вас еще не утомил? Хочу честно предупредить: авторский текст в этом фильме редко будет совпадать с тем, что вы увидите на экране. Такая уж у меня манера. Вот сейчас Олька снимает Доломиты. Господи, какой красивый водопад! И как усложняют перспективу повисшие то тут, то там облака! Она отсняла уже почти целую кассету. И знаете, как я всем этим в итоге распоряжусь? Разберу на части и засуну в промежутки между Пизой, Флоренцией, Римом и Венецией, которые мы намерены посетить. Хотя никаких Альп - по крайней мере, между Пизой, Флоренцией и Римом - не существует. Но там ландшафт не столь живописен, как в Тироле, и он меня не вдохновляет. При этом я вовсе не утверждаю, что в искусстве следует концентрироваться исключительно на прекрасном. Скажем, я совершенно равнодушен к Ренессансу с его роскошной живописью и сусальной позолотой. В моей голове засела масса имен вроде Караваджо, Тинторетто или Джорджоне, но как этим можно распорядиться, я до сих пор не могу понять. К скульптуре, пожалуй, я отношусь терпимее, и в первую очередь к классической: от Праксителя до Микеланджело. Готов в архитектуре узреть "застывшую музыку", особенно люблю рококо.
        Однако если вернуться к итальянскому пейзажу... Я чувствую, что в нашем фильме должно быть именно так. Ведь в конечном итоге мы снимаем фильм не об Италии, которая для каждого своя. Это - наш с Олькой семейный автопортрет на фоне Апеннинского полуострова. А тяга к истине - ужасная вещь. В угоду истине на что только не пойдешь, даже скрестишь равнинную Италию с Доломитами, причем не только итальянскими, но и австрийскими. Вам ясна моя мысль?
        В качестве иллюстрации приведу картину Брюллова "Последний день Помпеи"... Очевидно, в погоне за достоверностью художник должен был бы показать окровавленные тела, покрытые грязью и застывшей лавой, а он показал умерщвленную холеную плоть...
        Когда-нибудь я обязательно вернусь сюда, чтобы сделать фильм о Доломитах. Сказочное местечко! Стоит преодолеть очередной туннель, и врываешься в мир, совершенно непохожий на остальные. У каждой долины свое неповторимое лицо. То седые ели, взбегающие к вершинам, и оловянные озера; то зеленые луга, наполовину засыпанные снегом, и живописные колокольни со сгрудившимися вокруг деревянными домиками. Затем - возведенные, казалось бы, в неприступных местах монастыри; изумрудные реки; водопады - полнейшая смена декораций! В Давосе, где мы с Олькой и Гаврюшей каждый год катаемся на лыжах, Альпы, ей-богу, не столь впечатляющи. Конечно, в моей шкале предпочтений на первом месте остается море, но горы - это тоже класс.
        Олька лыбится, вредина. Де, слабость к морю у меня чисто профессиональная. Мол, пока я не затеял свое нынешнее предприятие, оно мне было до фонаря. Может это и так. Хотя я всегда мечтал прожить на каком-нибудь тропическом острове хотя бы один год.
        Ага! Теперь она достала томик Джозефа Конрада и крупным планом снимает обложку. Чтобы было понятно, откуда что взялось. С тем же успехом она могла бы засунуть объектив мне в ушную раковину или ноздрю.
        Продолжая логическую цепочку, я, наверное, должен был бы сейчас представиться. И уже не просто как Стас Минин, сорока двух лет, профиль которого вы недавно видели на экране, а хотя бы в объеме стандартной визитной карточки. Поведать городу и миру, каким таким располагающим к морским красотам делом я профессионально занимаюсь. Но я не клюну на удочку. И вовсе не потому, что хочу эффектно сдернуть маску где-нибудь к концу рассказа. Кстати, весьма примитивный трюк. Причина другая: я чувствую, что сейчас это ни к чему. Я так чувствую. Я привык полагаться на собственную интуицию. Она еще ни разу меня всерьез не подвела. Конечно, не подводила она меня в первую очередь в делах коммерческих, но интуиция остается интуицией, неважно, в какой сфере она себя проявляет. В творчестве это сработает ничуть не хуже, я уверен. Интуиция вообще загадочное явление: иногда мне кажется, что она - одна на всех. Только разным людям достались непропорциональные ее доли. И все же если, к примеру, подчиняясь интуиции, режиссер обрушивает герою... ну, не знаю... философский камень на голову, зритель, опять же интуитивно - она ведь одна на всех, - мигом почувствует, что именно в этом-то и заключена суть. Интуиция - это субстанция, объединяющая нас не хуже Интернета. Только в противоположность Интернету, который появился недавно, интуиция существовала всегда.
        Вот и я: почувствую, что настало время для стриптиза - завиляю бедрами не хуже Клаудии Шифер. А пока ограничусь заверением, что я не капитан дальнего плавания и не ихтиолог. И, если по гамбургскому счету, вообще не мариман.
        Ага, заправка. Вон она, чуть справа. А рядом - стандартная забегаловка с магазинчиком и туалетом. Объявляется небольшой перерыв."

        Они вышли из машины. Воздух был настолько прозрачен, что создавалось ощущение, будто у них пелена спала с глаз. Вокруг, тесно прижавшись друг к другу, громоздились горы. Олька сравнила Доломиты с симфонией, и Стас возразил, что это, скорее уж, рапсодия или элегия. Они перебрали все известные им виды музыкальных произведений, однако к единому мнению так и не пришли. Решили, что как бы то ни было, именно с этого места начинается кульминация.
        "Ты стала изъясняться языком, которым я наговаривал на камеру, - заметил Стас. - Забавно."
        И добавил, поежившись, что горы у него уже "во где".
        "Лгун несчастный! А только что объяснялся им в любви. Фе-фе-феее! Фе-фе-феее!"
        "Горы хороши, когда спят зубами к стенке. Или когда мы спим зубами к стенке... И, притом, вне досягаемости снежных лавин."
        Стас предложил пойти чего-нибудь пожрать.
        "Конечно, я люблю Доломиты, - попутно успокоил он Ольку. - Иначе бы не говорил, что "они у меня уже во где".
        А Олька огрызнулась, что это по меньшей мере, странная логика.
        Переступив порог, они очутились в мире фикусов, торчащих из многочисленных кадок и горшков. В витрине вольготно, оставив достаточно места для льда и декора, расположились мясо, рыба, салаты, сыры, зелень...
        "Мы все еще в Австрии? - уточнила Олька. Тогда пиццу не берем."
        Стас предложил остановиться на оленине с брусничным вареньем, и Олька засомневалась: неужели он думает, что здесь такое подают? Стас отмахнулся: он чувствует, зачем ему думать. Не стоит его интуицию сбрасывать со счетов. Олька послушно признала, что в коммерческих делах интуиция его действительно еще ни разу не подводила.
        "И здесь тоже не подведет. Будь спокойна."
        Подразумевались, по-видимому, "дела творческие".
        Олька улыбнулась.
        Впрочем, блюдо из оленины с брусничным вареньем в меню значилось на почетном месте. Они сделали заказ и уселись у окна, заменявшего собой всю стену. Это была не та сторона, с которой они вошли в дом и где оставили свой автомобиль. Снаружи виднелись грузовики с прицепами, сарай и несколько гнутых деревьев. На фоне гор с нанизанными на кручи облаками они выглядели пигмейскими.
        "Путь великанов, " - проговорил Стас и принялся рассказывать Ольке, как когда-то был в ереванском музее живописи и его впечатлил горный пейзаж Рериха под названием "Путь великанов".
        "А кому предназначен наш фильм?" - поинтересовалась Олька.
        "Urbi et orbi, - провозгласил он. - Городу и миру."

        "Я тут давеча ввернул фразу "urbi et orbi", что означает: "городу и миру". А ведь под "urbi", между прочим, подразумевался вечный город. Многие полагают, что все зависит от случая. Дескать, одна гримаса судьбы - и вечным городом мог бы, к примеру, стать Карфаген. Но лично мне кажется, что "вечный" нельзя воспринимать как переходящий статус. Рим был вечным уже тогда, когда Ромул и Рем хватали губами соски волчицы. Выходит, со своими легионами Ганнибал пытался воевать против законов природы. Неудивительно, что, победив во всех своих битвах, в конечном итоге он проиграл.
        Другая знаменитая фраза "Все дороги ведут в Рим" всплывает в памяти каждый раз, когда впереди появляется дорожный указатель.
        Впрочем, это Олька у нас - адепт Рима. Мне больше импонирует Венеция. Еще одна латинская фраза - memento mori - по праву должна была родиться именно там. Просто Венеции в ту пору еще не существовало. Вообще говоря, Рим и Венеция - ярко выраженные антиподы. Первый - как уже отмечалось, символ вечности. А наполовину затопленная водой Венеция - памятник ускользающему моменту. Memento mori - подумай о смерти... Где же еще думать о смерти, если не в Венеции, постепенно исчезающей с лица земли?
        Опля! Олька нашла способ показать себя: вывернула зеркало заднего обзора. Когда я говорил о Венеции, она отрицательно мотала головой. Что лишний раз подтверждает ее позицию, но, между прочим, чревато дорожной катастрофой. Memento mori, Олька, подумай о смерти! В подобных случаях лучше всего разворачивать объектив.
        Вот-вот, именно так.
        Ну и как вам моя Олька?
        Она считает, что мысли о смерти уместны только на фоне вечности.
        Что самое интересное - глубинную сущность фразы мы понимаем одинаково. Уклоняясь от главного, подумай о смерти. Или лучше: презрев истину, подумай о смерти. Когда мы с Олькой впервые решили задуматься о смерти, мы сели в туристический автобус и взяли курс на Апеннины.
        Пока."

        "Включились еще раз на минутку, чтобы кое-что вам продемонстрировать. Слышите мелодию Ave Maria? Так на время поездки мы настроили радиотелефон.
        Алло? Привет!
        Олька, это Гаврюша, вырубай бандуру..."

        В прошлый раз они остались без Тосканы, и теперь решили восполнить пробел. Поэтому начальным пунктом их программы значилась Пиза. Собственно, Стас сюда не больно-то и рвался, поскольку в Италию приехал вовсе не для того. Скорее даже, он был противником объединения столь разных вещей. Но Ольке удалось настоять на своем.
        В Пизе оправдались подозрения Стаса: кроме башни не на что было глаз положить. Да и сама башня была забрана в стальной корсет, мощный трос от которого уходил к лебедке. Торчит себе гигантский фаллос из земли, символизируя потерю потенции...
        "Итальянцы - самые предприимчивые бестии на свете, - проворчал Стас. - Свои же собственные промашки умудрились превратить в кучу денег. Неправильно построили башню - милости просим. Ошиблись в расчетах при планировке Венеции - тут уж вовсе от туристов отбоя нет."
        В расположенном неподалеку сувенирном магазине они купили карнавальную шапочку из черно-синего бархата с бубенчиками. Для Гаврюши. Стас кое-как натянул ее на голову, и Олька запечатлела его в таком виде на фоне башни.
        "Представляю, как в первый день после нашего приезда он не захочет ее снимать, - сказала Олька. - А теперь сделай вид, будто пытаешься поддержать башню руками, чтобы она не упала."
        "Для этого, во-первых, существует лебедка, - запротестовал Стас. - А, во-вторых, все, кому ни лень, так снимаются. Давай лучше я, наоборот, попытаюсь пригнуть ее к земле."
        "Между прочим, здесь тоже протекает Арно", - напомнила Олька.
        Они отправились на поиски. Арно разыскать не удалось, зато в центре города к ним привязались цыганята. Старшая девочка держала рисунок с голубым небом и солнцем. Она ухватила Стаса за куртку, а другие дети обступили его со всех сторон. Но Стас сделал зверское лицо, и они бросились от него наутек.
        "Лучше дал бы им чего-нибудь," - с укором проговорила Олька.
        "Ты же знаешь, родная, я нахожу эстетическое удовлетворение в том, что я - мизантроп."
        Погода стала портиться, и Олька намотала на шею прихваченное из машины боа.

"Угадайте, что за устройство вы сейчас видите на своем экране! Размером с двухэтажный дом. Ни за что не догадаетесь! Это лебедка, трос от которой тянется к Пизанской башне. Без этого немудреного приспособления башня, наверное, уже давно бы гикнулась. Чем нанесла бы местному бюджету непоправимый урон.
А рядом с лебедкой находится туалет. Вот он - туалетик. Замечательное заведение! Сейчас мы его посети-и-им..."

        "А это уже Флоренция. Трах-тибидох-тибидох! Между Флоренцией и Пизой, как и обещано, будут поданы горы. То есть, я, похоже, запутался в трех соснах, ведь для вас они не "будут", а уже "были". Ох, непростое это дело - снимать фильм!
        В Пизе мы задержались ненадолго: поглазели на башню, с которой Галилео сбрасывал свои шары. Благодаря Пизанской башне и Галилео теперь доподлинно известно, с каким именно ускорением падают самоубийцы, сигающие с балюстрад небоскребов, отвесных скал и мостов.
        Для вас мы засняли изнанку этого пизанского чуда: в виде исполинской лебедки. Истина ведь не столько в башне, сколько в лебедке, которая не позволяет ей, бедной, рухнуть вниз. Все прекрасно представляют себе, как выглядит башня, но многие ли слышали о существовании лебедки? Вспомните Д'Артаньяна, когда, запутавшись в плаще Портоса, он неожиданно уткнулся в его "тыл".
        Еще в Пизе была приобретена карнавальная шапочка для Гаврюши. Осталось где-то прикупить балахон. Подобные вещи продаются и в Венеции, но стоят они там значительно дороже. В этом смысле Венеция - вообще стыд и срам.
        Впрочем, пока мы во Флоренции.
        Первое, что бросилось в глаза - одинокий байдарочник на Арно. Он уже мелькал на вашем экране, обратили внимание? Мы с Олькой сразу же решили, что он - бесстрашный. Если, конечно, это он, а не она - с такого расстояния не разглядеть. Хотя Олька могла увеличить кадр, и тогда вы даже больше в курсе дела, чем я. В любом случае зарубите себе на носу: парень он, девушка или, может, гермафродит, но под его непромокаемым комбинезоном бьется отважное сердце. В такое время года сесть в байдарку... Вода сейчас в Арно - брр! Не зря ведь на всю реку он, похоже, один такой. И все же в полной мере ощутить степень его безрассудства нам удалось лишь тогда, когда мы добрались до плотины. Мы даже вышли из машины и приготовили камеру в ожидании момента, когда он будет падать вниз. Вот ждем и ждем, а байдарочник все не появляется. Скоро у нас, подозреваю, иссякнет репортерский пыл. Кстати, напротив расположена гостиница "Ритц". Олька, разверни, пожалуйста, камеру. Вот он, "Ритц"; сказать "отель" - язык не поворачивается. Скорее даже это не гостиница, а постоялый двор: под названием - ни одной звездочки и фасад обшарпанный. Между тем где-то "Ритц" фигурировал как шикарный отель с номерами люкс, я точно помню.
        Появился байдарочник? Не видно... Ладно, шут с ним, поехали дальше."

        "Итак, Флоренция... Лежбище Ренессанса... Олька, разумеется, предпочла бы слово "родина" или "колыбель". Именно здесь родился Микеланджело, а Данте повстречал свою Беатриче. Собственно, жили они неподалеку, и мудрено им было не встретиться: для Данте Беатриче была девчонкой из соседнего двора.
        Залп из имен: Джотто, Микеланджело, Леонардо, Данте, Савонарола, Макьявелли, Боттиччелли, Брунеллески... Вы еще живы?
        Кстати, и Боккаччо над своим незабвенным "Декамероном" корпел не где-нибудь, а именно здесь. А Савонаролу сожгли на площади, на которой мы сейчас стоим. Старинная католическая забава: сжигание людей на кострах. Не исключено, что аутодафе породило к жизни нынешние фейерверки. Впрочем, фейерверк, если я не ошибаюсь, придумали в Китае. И, притом, намного раньше, чем само аутодафе. Научная гипотеза не состоялась, а жаль.
        Родная, ты, случайно, не знаешь, где сожгли Джордано Бруно? Помнишь это его сакраментальное: "О, святая простота!.."

        "Яну Гусу", - проговорила Олька.
        "Что Яну Гусу?" - не сразу дошло до Стаса.
        "Это ему принадлежит фраза "О, святая простота!"
        "Ты уверена? - переспросил Стас. - Вот ведь досада, Ян Гус же не итальянец. Давай считать, что эта фраза у них - общая, Джордано Бруно, как-никак, тоже сожгли."

        Улицы Флоренции были запружены туристами. В общий гомон вплеталась и русская речь. Ольке даже показалось, что в потоке лиц мелькнула бывшая одноклассница, но город тут же поглотил ее. Исторический центр ощетинился объективами: каждому хотелось составить собственное послание городу и миру. Между соборами и дворцами носились толпы с экскурсоводами. Каким-то непостижимым образом здесь уживались, казалось бы, две взаимоисключающие вещи: Ренессанс и конвейер. Но в этой обстановке ускользала минорная нота, которую Ольке и Стасу хотелось бы сохранить.
        Стас считал, что нельзя поддаваться общему психозу. А Олька помнила, как удачно сложилась для нее однажды экскурсия "Пушкин в Петербурге". Александр Сергеевич ожил тогда в ее воображении, и ей виделась подобная встреча с Данте, Микеланджело и Леонардо.
        Пожав плечами, Стас уступил.

        "Мы наняли женщину-экскурсовода, которая за наши же деньги измывалась над нами добрых полтора часа. Ветер заглушал слова, и ей пришлось включить специальный микрофон. Ничего особенного. Подвела к дому, в котором должна была висеть "Мона Лиза". Однако в то время, пока Леонардо трудился над портретом, подлый заказчик, видите ли, перебрался в другой город, так полотно сюда и не попало. Мы долго стояли перед домом, пытаясь понять, какие чувства он должен у нас вызывать.
        Между прочим, я тоже мог родиться от кинорежиссера Ежи Хоффмана. Который снял "Пана Володиевского" и "Потоп". Он учился в нашем городе и одно время обхаживал мою маму. И пусть в итоге мама выбрала папу, но все же мог! Мог!...
        Однако назад, во Флоренцию.
        Местный кафедральный собор мурыжили более ста лет, но так и не завершили. Возведением "величественного купола" занялся, было, Брунеллески, но вскоре умер, а достойных продолжателей у него почему-то не нашлось.
        Для итальянских зодчих это, видимо, общий стиль. Помнится, над собором Святого Павла в Риме они тоже мудрили более ста лет.
        Ладно, закругляюсь, иначе из объектива вылетит птичка и что-нибудь нехорошее сделает со мной."

        "На Старом мосту я сфотографировался рядом с памятником Бенвенуто Челлини. Но видите вы не меня, а Ольку, которая фотографирует меня. Соответственно, на фотографии я буду с видеокамерой, которой я снимаю Ольку, которая фотографирует меня, который...
        Далее - везде.
        Бенвенуто в переводе с итальянского - добро пожаловать. Хорошее такое имя, вежливое. С другой стороны "Бенвенуто, выйди вон!" - совершенно не звучит. "Добро пожаловать, выйди вон..." А Уффици в переводе - просто офис. Об этом уместно вспомнить, поскольку от моста мы вышли прямиком к галерее Уффици. Когда-то в этом здании должна была расположиться городская администрация, и название сохранилось.
        Очевидно, прохладное отношение к наследию Ренессанса разделяют со мной далеко не все: посмотрите, какая убийственная очередь. Проходим мимо музея и... и... и снова попадаем на площадь Синьории. Узнаете? Та, на которой сожгли Савонаролу. Вот это - скульптурная группа "Геракл и Как". Кто такой Как, почему не знаю? Может, Олька знает, кто такой Как? И она не знает.
        А вы знаете, кто такой Как?"

"Мы приятно посидели в небольшом ресторанчике и теперь перевариваем пищу. А заодно бродим по магазинам: Олька пытается подобрать для себя портмоне. Нужно отметить, что поиски портмоне для Ольки постепенно превратились ну прямо в какой-то мистический акт. Занимаемся мы этим уже не один месяц. Сейчас вооружился камерой и даю панораму очередной витрины: смотрите, сколько портмоне. А это - Олька, морочит голову очередной жертве - хозяину магазина. Дело в том, что, на ее взгляд, портмоне должны изготавливаться из хорошей кожи и непременно черного цвета. Кроме того, они должны быть небольшого размера, закрываться на змейку, иметь две емкости для монет, отделение, в которое бы помещались крупные купюры, и удовлетворять еще множеству разных условий. Казалось бы - ради Бога. Однако проблема в том, что подобного портмоне в природе просто не существует.
Мы уже побывали в известном магазине Coin. Безрезультатно. Еще не родилось то портмоне..."

        Когда стемнело и ветер утих, они принялись бесцельно бродить по улицам. Вышли к набережной. В Арно тонули городские огни.
        Олька сказала, что ей не верится, что все они ходили по тем же местам. И что в их ушах точно так же отзывался гул шагов. А Стас заметил, что гул шагов - это спасительная находка. Со времен Леонардо здесь сохранилось ровно три кирпича, если не считать дома, до которого так и не добралась "Мона Лиза"; ну, давай хотя бы ухватимся за гул шагов. Между тем дороги тогда мостили булыжником, и дома вдоль них стояли совсем другие. Следовательно, и акустика... это как со звоном монет: сравнить нынешние лиры, талеры и экю...
        "Времена меняются, родная, - перефразировал Стас известное выражение, - и звуки, как и все остальное, меняются вместе с ним."
        Он принялся излагать, какой тактики, по его мнению, нужно придерживаться, осуществляя паломничество в исторические места:
        а) посылать все музеи и достопримечательности в жопу - весь этот пышный фасад. Неужели Ольке нравится, когда ее водят за руку, словно быдло?
        б) спасаясь от туристов, забредать в самые глухие уголки;
        в) наблюдать за местными жителями: их повадками и нравами, кошками и детьми;
        г) заходить в небольшие лавчонки и муниципальные конторы вроде биржи труда - во все эти городские "уффици". Не чуждаться мусорных свалок...
        "Ну, уж прямо!" - не выдержала Олька.
        "Именно, - стоял на своем Стас. - Это как уринотерапия."
        "Я устала," - проговорила Олька.
        "А я - нет. Мы сегодня с тобой, будто гвельфы и гибеллины."
        Однако он послушно свернул к гостинице.

        "Всем привет! В смысле: городу и миру. Вы находитесь сейчас в нашем флорентийском номере. Дело в том, что Стас пошел "еще немного пошляться", а я выдохлась. Собираюсь принимать ванну: слышите, журчит вода? Стас будто сделан из железа: столько времени за рулем, Пиза, Флоренция, беготня по магазинам, а ему - хоть бы хны. Впрочем, его выносливость уже сделалась среди друзей притчей во языцех. Боюсь, что рано или поздно такой режим не доведет его до добра.
        Вот...
        Он в состоянии выдуть бутылку коньяка, свалиться в три часа ночи, а в шесть утра уже снова быть на ногах - свеженький, как огурчик.
        Вот...
        Конечно, у меня не получится фонтанировать в духе Стаса. Импровизации и экспромты - не мой стиль. Первые несколько фраз я старательно заготовила и уже выдала на-гора, а теперь напряженно думаю, чего бы сказать дальше. И одновременно показываю вам наш номер.
        Стас расщедрился: снял люкс в пятизвездочном отеле. Вообще в последнее время он готов швырять деньгами направо и налево. Но в Риме и Венеции нам предстоит скромная жизнь: так задумано.
        Между прочим, Стас явно преувеличивал, когда утверждал, что со времен Ренессанса здесь почти ничего не сохранилось: сохранились дом, где родился Данте, церковь, где он повстречал Беатриче, еще много чего...
        И вообще, Флоренция не обманула моих ожиданий. Хотя выбор на Флоренцию и Пизу, а, скажем, не на Неаполь или Сорренто, пал только потому, что они расположены по пути. Просто я почувствовала, что для Рима и Венеции на сей раз требуется какая-то прелюдия.
        Ну, и хотелось соотнести свое ощущение Рима еще с чем-нибудь.
        Я, собственно, что хотела. Я хотела как раз наоборот... После комментариев Стаса у вас могло сложиться о нем не совсем верное представление. И Ренессанс он, видите ли, терпеть не может, и детям на улице денежку не дает, и каждую копейку считает - этот его пассаж о Венеции. Хотя там действительно все очень дорого. Но ведь не в связи с шапочкой для Гаврюши об этом вспоминать.
        К искусству Ренессанса он на самом деле равнодушен - это правда. И с тех пор, как мы перебрались в Германию, милостыню тоже не подает. Считает, что в благополучных странах нищие должны быть уделом государства. Но пока мы жили в России - давал. Причем, всем подряд, ни одного убогого не пропустил. И друзьям он всегда готов прийти на выручку. Не случайно у нас столько приятелей: и дома, и уже здесь, на Западе.
        Словом, мне захотелось немного подретушировать образ Стаса, что я и делаю. Ведь вначале он сказал, что в этом фильме главное - мы, а вовсе не наш вояж.
        И еще - поскольку эта кассета заканчивается, я ее сменю и спрячу глубоко-глубоко... Он меня устраивает такой, какой он есть, не от режиссера Ежи Хоффмана. Мне с ним хорошо. Правда, временами мне хочется выть на Луну, но это не его вина, такой уж у меня странный характер.
        Вот..."

"Осталось несколько секунд. Я его очень люблю, я его очень люблю, я его о..."

"Это снова наш номер. Я тут лежала в ванной, слушала Россини и кое-что придумала: а сохраню-ка я все отснятые материалы в первозданном виде. В смысле, сброшу их на чистую кассету, прежде чем Стас возьмется за монтаж. А потом из кусков, которые не войдут в его версию, и из тех, где он изменит комментарии, слеплю что-нибудь еще.
Вот..."

        В номер постучали. Облачившись в белый халат с фирменным знаком гостиницы, Олька открыла дверь. На пороге возникла фигура в монашеской рясе с капюшоном, опущенным на лицо. Не желает ли сеньора исповедаться?
        Прыснув, Олька поинтересовалась, где пришелец разжился рясой. И не раздобыл ли он заодно балахон для Гаврюши. Выяснилось, что в епископстве детские карнавальные балахоны не водятся. А рясы карнавальные, значит, водятся? Ряса была из тонкого черного шелка, перепоясанная белой бечевкой с разлохмаченными концами.
        Последовали уверения, что ряса самая настоящая. И что позднее будет сделан цикл фотографий под общим названием "Олька и Ватикан, или Мама Римская". Под рясой Олька будет совершенно голая - такая же, как сейчас, - и сквозь намеренно разворошенную ткань будут проглядывать различные части тела.
        Олька попросила его не распаляться, в Риме - так в Риме, и Стас заверил ее, что намерен твердо блюсти монашеский обет.
        "Вообще-то, Мама Римская - хорошая аллюзия."
        "Аллюзии могут быть самыми разными, к примеру, "Рождение в Венеции".
        На протяжении всего вечера флорентийский монах величал ее "дочь моя". Была даже попытка перейти на "дщерь", но Олька активно запротестовала. Тогда монах наложил на нее эпитимию.

        "Ну вот, приплыли. Обратите внимание, с какой скоростью движемся. Это мы пытаемся въехать в Рим. Ведь все предыдущее было лишь преамбулой к тому, что должно произойти сейчас, хотя это вовсе не означает, что отныне съемки сделаются более интенсивными. Камера вообще может быть отложена в сторону - теперь у нас найдутся и другие дела.
        Как видите, в предместьях вечного города тоже существуют туннели. Возможно, не такие длинные, как в Доломитах, но всех желающих все равно не в состоянии пропустить через себя.
        От скуки Олька снимает задницу ползущего впереди Фиата. Сквозь стекло вам видны затылок и уши страдальца, сидящего за рулем. Кто он, этот шофер-макаронник, с которым мы повстречались первый и последний раз? У нас с вами достаточно времени для выдвижения версий..."

        "Да! Между прочим, сейчас удобный случай для представления еще одного участника нашего путешествия: цифровой видеокамеры по прозвищу Дживиси. Должен признаться, что еще с младых ногтей я ощущал позывы к творчеству, которым не позволял перерасти в нечто большее, поскольку уже тогда чувствовал - я ведь упоминал об интуиции, - это почище тяжелых наркотиков подминает под себя. В творчестве ведь важно не погрешить против истины, верно? Зачем же мне такая Голгофа? Я даже стихов никогда не писал, можете представить. Предпочитал направлять энергию в более здравое русло: и тогда, и потом.
        Еще до начала перестройки у меня был небольшой цех по пошиву одежды в системе бытового обслуживания. А через два года после прихода Горбачева я организовал свой первый кооператив: по переработке вторсырья. Затем - другие кооперативы, малое предприятие, общество с ограниченной ответственностью, и пошло, и пошло...
        И только в Германии, когда я купил эту камеру, я таки попался на крючок. Поначалу меня увлекла сама видеосъемка: возможность монтировать фильмы в компьютере, создавать различные видеоэффекты, подбирать звуковое оформление и т.д. Аппетит приходит во время еды, и теперь я всерьез планирую заняться если не режиссурой, то, как минимум, кинопродюсерством.
        Но суть не в том.
        Для себя я открыл еще одно свойство этой камеры: в ней имеется фоторежим. Пленочные аппараты у меня были и раньше, и сейчас на Ольке болтается один - между прочим, довольно неплохой, но цифровые изображения - совершенно другой компот.
        Если в компьютер сканировать обычную фотографию, то либо выходит плохая картинка, либо она такая громоздкая, что в дальнейшем с ней практически ничего невозможно сделать. А мне нравится, когда у меня каждая точечка изображения - пикселем называется - на счету. И эта камера дает вполне приемлемую цифровую картинку, с которой потом в компьютере я могу творить что хочу. Есть такие специальные компьютерные программы для обработки фотоизображений. С их помощью можно осуществлять различные трюки и фокусы. Скажем, помещать Гаврюшу в мыльные пузыри или создавать интересные пластические этюды с использованием Олькиного тела. Я в этом фильме вам, видимо, кое-что покажу. И Гаврюшу, и Ольку: там, где она в трусиках, а, может, и не только. Дело в том, что я принципиально не снимаю гениталий, даже если Олька полностью обнажена...
        Вот, толкает меня в бок... А камера между тем пляшет... Не стоит так реагировать, родная, все мужья на свете снимают своих жен обнаженными, если у них имеется фотоаппарат. Слова жена и обнаженка даже близки по звучанию. А если уж у тебя такая кр..."

"Я спросил у Ольки, как будет по-латыни "Все дороги ведут в Рим". Она сосредоточилась и выдала: "Omnes via induco Romam." Но предупредила, что, скорее всего, это ужасно неграмотно, поскольку она никогда специально латыни не обучалась и говорит сейчас исключительно наобум. К тому же эта фраза, похоже, вообще не латинского происхождения... Вот, наконец-то мы поехали быстрее. Какой кайф!... Я говорю, как же не латинского, если и по-русски она есть, и я твердо знаю, как она звучит по-английски и по-немецки... Пардон, Олька сигнализирует, что кончается заряд в батарее. Слишком долго она снимала задницу Фиата. Не судьба..."

        Остановились они не в самом Риме, а в небольшом местечке Фьюджи, в часе езды от города. Удалось отыскать гостиницу, в которой их поселили в прошлый раз - под названием "Genziana"; дежуривший у входа портье с удивлением наблюдал через застекленную дверь, как к их отелю приближается дорогой автомобиль.
        Сеньоры желают получить комнату на верхнем этаже? Что ж, каждый развлекается на свой лад...
        Бросив вещи посреди номера и поставив аккумулятор видеокамеры на подзарядку, они вышли прогуляться. Место было курортное, вокруг - сплошные отели. Тут были какие-то лечебные воды, и еще в этой местности культивировался горнолыжный спорт.
        Большой парк, тянувшийся вдоль дороги, в вечернее время был закрыт - как и в прошлый раз. Судя по всему, в нем-то и наделяли страждущих целебной водицей. Каждое дерево, что выходило к ограде, снизу было подсвечено, и это создавало ощущение колдовства.
        Они уткнулись в развилку с дорожными указателями. Один, естественно, показывал на Рим. А другой - в направлении исторического центра Фьюджи. В прошлый раз они здорово купились этим историческим центром. Небогатый к тому времени туристический опыт подсказывал им, что именно в районе исторических центров происходит средоточие курортной жизни. И они бодро зашагали наверх, даже не удостоив взглядом местные злачные заведения, хоть уже были заметно голодны.
        И вот шли они, шли... Потом они назвали этот поход "восхождением на Фьюджи". О чем они только не переговорили за время пути. Поначалу жизнь вокруг била ключом, потом дома неожиданно исчезли, только где-то справа внизу уныло светился какой-то спальный район. Однако вдоль дороги по-прежнему попадались остановки местного автобуса, и тротуар - как минимум с одной стороны от проезжей части - тоже не заканчивался.
        "Это внушает оптимизм" - сказала Олька.
        Потом им попались наваленные кучей одноразовые тарелки. Здесь были люди!
        "Еще три остановки" - сообщила Олька, изучив расписание под очередным навесом.
        Мимо одна за другой проносились машины. Их фары мощными лучами беспрерывно шарили по склону.
        Дорога шла изгибами, забираясь все выше. Когда они оказывались на открытом пространстве, свет уличных фонарей выхватывал фрагменты строений далеко вверху, и - теперь уже - далеко внизу. Большей же частью мир был темен и почти вертикален.
        Наконец, вдоль улицы снова потянулись дома. Район, в который они попали, мирно спал. Они добрели до конечной остановки. Водитель зевал в полный рот за рулем допотопного, однако покрытого свежим лаком и отсвечивающего никелированными частями автобуса. В соседнем строении располагалась Polizia municipale. Из двух нижних окон пробивался свет. Картинка словно была позаимствована у Федерико Феллини.
        "И все же ничего особенно исторического пока не чувствуется, заметила Олька. Давай попробуем свернуть направо."
        "Вон церквушка," - возразил Стас.
        Но тут две машины свернули направо, и Стас с Олькой последовали за ними. А что им еще оставалось? Во-первых, было бы обидно, совершив героическое восхождение, не дотянуть до цели каких-то несколько метров. Во-вторых, курортную часть Фьюджи уже давно поглотила бездна, а голод тем временем овладел ими всерьез. Миновав застывшие в сонном оцепенении особняки, они снова погрузились во тьму. Тротуара здесь уже не было, но дорога по-прежнему вела наверх.
        "Дорога не кончается - следовательно, исторический центр впереди," - оптимистично заключила Олька.
        "Мне уже все равно. - отозвался Стас. - Если дорога есть - значит нужно идти."
        Им грезился уютный ресторанчик со всевозможными яствами, которые они станут поглощать одно за другим, и причудливо освещенные древние строения, вокруг которых, обнявшись, бродят праздные парочки - такие же, как они.
        Но прошло время, и это путешествие стало восприниматься ими совершенно по-другому. Все вокруг утонуло в сумраке ночи. В поле зрения оставался лишь отрезок дороги, упорно преодолевающей горный склон. И именно потому, что дорога неуклонно взбиралась к вершине, она не могла вести ни в Рим, ни в какой-то еще город. Между тем Фьюджи остался далеко позади. Но на дорожных указателях не значилось ничего, кроме Фьюджи! Получалось, что дорога вела... в никуда.
        Взявшись за руки, Стас с Олькой внимали метафизике ночи. Голод отступил, со всех сторон к ним тянулись далекие огни.
        Потом забрезжил рассвет, и они сразу же наткнулись на рекламный щит, врытый в землю у обочины. С этого места начинался... горнолыжный комплекс.

        Стас с Олькой бодро взбирались наверх. Теперь они твердо знали, что ожидает их впереди. За одним из поворотов - вот уж действительно мистика! - на земле белели пластиковые тарелки. С прошлого раза, что ли? Они добрались до конечной остановки автобуса. Сейчас она была пуста. У входа в Polizia municipale прохаживался карабинер.
        Стас запел "все выше и выше и вы-ыше", а Олька спросила, знает ли он, как будет "все выше" по-латыни.
        "Как?"
        "Excelsior."
        "А я думал, excelsior - это такой драгоценный камень. Стало быть, excelsior?"
        Он показал пальцем в сторону неба.
        "Не знаю, - помялась Олька, - ужасно не хотелось бы терять эту ночь..."

"Итак, аккумулятор заряжен, автомобиль стреножен, пригородные туннели взяты с боем, и, наконец, с гиканьем и свистом, как и подобает настоящим варварам, мы с вами врываемся на улицы Рима. Трепещите, римляне, город - наш! Причем, не только Колизей и Пантеон, но и Armani, Versace и прочие прелести. Правда, Олька? Сегодня нас снова мариновали в пробке, однако Олька благоразумно воздержалась от застывших в столбняке кадров а ля Тарковский - тем более, на сей раз перед нами маячил огромный рефрижератор, - благодаря чему сохранила камеру в рабочем состоянии, и теперь мы имеем возможность снимать. А сейчас мы невдалеке от центрального вокзала, на площади Республики. Где-то тут должна быть подземная стоянка, на которой мы планируем припарковаться.
Смотрите, какая интересная скульптурная группа и какой красивый фонтан..."

"Хм, Олька утверждает, что без Armani и Versace уж как-нибудь перебьется. Варварша, что и говорить. Видите ли, не желает поддаваться общему психозу и переплачивать за престижный лейбл. А вот от хорошего женского портмоне, действительно, не отказалась бы.
Забавно, что в вопросах культуры Олька всецело во власти общего психоза, а тут проявляет железное упорство. Видно, не может мне простить моей скупости в отношении Гаврюши: для нее, де, готов на любые жертвы, вплоть до Armani, а какую-то шапочку несчастную выбрал там, где подешевле. Разумеется, для Гаврюши - все самое-самое дорогое. Аминь!

Тоже, кстати, своего рода психоз, хоть и не общий.

Впрочем, shopping - это, пожалуй, ближе к вечеру. Сейчас привычной уже дорогой мы бредем в сторону Колизея: стадион, нужно сказать, как стадион, только полуразрушенный, и все деревянные части с незапамятных времен свезены на дрова. Ореол, правда, весьма кровавый. Кстати, вот вам еще одно сопоставление Рима с Венецией: гладиаторские бои и комедия дель арте, кровожадность и изящество. В Венеции большинство витрин заставлено масками Панталоне, Арлекина, Коломбины, Тартальи и других персонажей этого бесконечного спектакля. Наряду с фигурками Пиноккио и венецианским стеклом.
А Олька в прошлом - рапиристка международного уровня, ей, конечно, больше по нраву гладиаторские бои."

        "Так выглядит теперь Колизей с внешней стороны... В толпе туристов снуют легионеры в алых накидках, можете полюбоваться. Среди них даже затесался один патриций. А тот легионер - в шлеме с пышным плюмажем - держит в руке, хе-хе, радиотелефон. И лицо у него настолько сморщенное, словно он служил еще во времена Цезаря.
        Легионеры здесь единственно для того, чтобы фотографироваться в обнимку с молоденькими туристками. Подбоченясь, позируют, зажав короткий меч в руке, а другую руку положив на девичью попку.
        И после этого они - римляне? Как бы ни так! Заурядные итальянцы..."

        "По-моему, Олька обижается, что я исподволь настраиваю вас против Рима.
        Спешу исправиться.
        Вон то длинное сооружение из кирпича - старинный римский водопровод..."

" А это - Форум, излюбленное Олькино местечко. Вдоль него тянется дорога, существовавшая еще в эпоху пунических войн. Плоские камни ладно подогнаны один к другому, повсюду - щербатые колонны, обломки статуй и руины. Для полноты счастья не хватает, разве что, стервятников. Сейчас я сделаю несколько длинных кадров, а потом мы будем бродить просто так. В молчании, будто лунатики..."

        "Уф, потихоньку возвращаемся в двадцатый век; прорезаются современные улицы, оживают фигурки пешеходов. Сохранив душу, Рим принял позу, подобающую времени, укрыл личину под маской благопристойности.
        Запустишь руку под маску - хрясь! - кругом снова античность и ветер воет...
        Итак, современный Рим, город мотороллеров и откормленных голубей... Олька, осторожнее!.. Говорят, здесь существует лишь два вида пешеходов - шустрые и мертвые. И еще говорят, будто Рим кишмя кишит ловкими карманниками.
        Впрочем, о карманниках нам твердили и в Брюсселе, и в Париже, и еще кое-где! Похоже, умение профессионально обчистить чужие карманы - неотъемлемая часть западной цивилизации.

...Обратите внимание, какое море мотороллеров на автостоянке! В Германии бы их место, безусловно, заняли велосипеды...

Рядом с итальянским парламентом мы оказались в момент, когда у входа митинговала колоритная толпа в тирольских шапочках. Затем прошли мимо дома, с балкона которого когда-то вещал Муссолини. Многие здания и фонтаны сейчас в лесах, в том числе и знаменитый фонтан Треви - Рим усиленно готовится к встрече третьего тысячелетия.
Олька дуется, что я оторвал ее от руин. Вообще, она сегодня сама не своя.

...Посмотрите: так запросто, на окнах, в Италии сушится белье..."

"Сейчас мы на площади Испании - я уже как-то о ней упоминал. А это - та самая бригантина, рядом с которой Элтон Джон раздавал автографы. В Риме большей частью снимаю я, а Олька хандрит, волынит, сейчас она уселась на ступенях, видите? Мне постоянно приходится ее поторапливать, понукать, пришлось даже перейти на итальянский: "Олька, presto, presto!"
О, монашка! Даю крупный план. Симпатичная. В такой одежде мне тут монашки еще не попадались. Вообще, с монашками в Риме - все о'кэй, еще даже лучше, чем с карманниками. А вот монахов что-то не видать - неподдающаяся осмыслению дискриминация. Облачиться самому в рясу, что ли, - благо, у меня есть - и в знак протеста расхаживать в ней по улицам? Интересно, что по расцветке одеяний монашек несложно вычислить орден, к которому они принадлежат. Мне уже встречались монашки в голубом с белым, в голубом с черным, в черном с белым, черном с голубым, белом с черным, сером с белым, сером с черным и т.д. Это наводит на аналогию с цветами спортивных клубов. "Ювентус", "Милан", "Рома", "Орден кармелиток", "Орден визитанток", "Орден кларисс"...

        "Стас забастовал, и камера перекочевала ко мне. Искренне соболезную. Настроились смотреть фильм "великого мастера", и вдруг... Вообще, непонятно: если фильм - о нас, то какого мы снимаем все это? Какое отношение к нам имеет сохнущее белье, парламент с митингующими напротив тирольскими шапочками, или балкон, с которого вещал бесноватый дуче?
        Вот...
        "Великий мастер" уверен, что во всем отражаемся именно мы. Но я не хочу отражаться в балконе, с которого вещал дуче. И в чьем-то старом белье тоже не хочу. Впрочем, зеркало не нуждается в указаниях: что отражать, а что - нет. Нежелание отражаться - тоже ведь отражение. Или столь почитаемое Стасом отражение отражения: в фотографии он на этом руку набил. Калейдоскоп сменяющих друг друга призрачных отражений... Наверное, того же эффекта он пытается достичь и сейчас...
        Толпа в тирольских шапочках у парламента - против чего они, кстати, протестовали? Балкон. Белье... Выплывающая, словно из небытия, громада Пантеона...
        Этим дверям более двух тысяч лет. Представляете? Даю наплыв. Пробираемся внутрь в поисках очередных отражений. Когда-то этот языческий храм был "обращен в католичество"... смотрите, какой красивый мраморный пол. Но свет до сих пор проникает сюда через срез на куполе. Пантеон богов был превращен в пантеон людей. Вот - памятник Рафаэлю, покоящемуся тут. Даю наплыв. Он прожил всего тридцать семь лет. А это - останки короля Виктора Иммануила: "Padre del patria"...
        Вот...
        Покажу-ка я вам лучше Стаса... Приблизим камеру... Люблю давать наплывы, хоть Стас и уверяет, что из-за этого быстрее садится аккумулятор. Сядет - встанет, ничего особенного с ним не сделается, верно ведь?... Итак, Стас... Его квадратная фигура. Крупной лепки лицо с белесыми ресницами и бровями. Нос с глазами. Один лишь глаз. Какой-то недобрый получился глаз, хищный... Хлопает им, словно птица... Странно: если взять Стаса в целом - вроде ничего, а по частям - все недоброе... А что отражается в его зрачке? Даже страшно заглядывать..."

        Они увязли в Риме на десять дней: валялись допоздна в постели, много занимались любовью - Стас называл это действом, когда "лучшая половина с худшей сливаются в экстазе". В промежутках названивали Гаврюше - тот находился в это время у бабушки. Наконец, выползали в город: пошататься по музеям и историческим местам. Спорили, что привлекательнее - Рим или Венеция.
        Олька говорила, что с удовольствием бы пожила в Риме несколько лет: облазила бы с Гаврюшей все древние развалины. А вот в Венеции она бы жить попросту не смогла.
        "Это почему же?" - взвивался Стас.
        Венеция ей представлялась холстом в каморке у папы Карло: туристам, может, еще ничего, а останешься жить - тут же носом дырку проделаешь.
        "Какой бред! - горячился Стас. Ты просто ничего не поняла..."
        И принимался доказывать, что очарование Венеции - самое настоящее. Вот легионеры у Колизея - те да, не настоящие, а каналы - как раз настоящие. И строилась Венеция вовсе не для туристов.
        "Картонный рай, бутафория, ширма, - твердила свое Олька. - Праздничная мишура, декорация."
        "Ты посмотри, что тут творится," - кивал головой Стас. Вокруг все двигалось в едином потоке: машины, люди, мотороллеры. - "А в Венеции вообще нет городского транспорта, только водные такси и трамвайчики..."
        "Ну, конечно, Венеция - это для гурманов, - продолжал он. - А тебе подавай бифштекс с кровью."
        Когда темнело, они выбирались на via del Corso или via del Babuino: в поисках заветного портмоне. В очередной раз прочесывали окрестности. Кое-где Ольку уже помнили, и их появление воспринималось без особого энтузиазма. Поначалу экспрессивные итальянцы метались по магазинам, словно орангутанги, обшаривая для нее многочисленные ящички и полочки. А теперь лишь с кислым видом мотали головой: "No, signora..."
        Так дни незаметно утекали во в р е м я - питательный планктон для вечного города.

"К счастью, Олька у меня - дока по части того, в какой стране что нужно заказывать в ресторане. Я в этом совершенно не копенгаген, хоть поесть и люблю. Сейчас она выбрала такое спагетти - пальчики оближешь. По соседству расположились несколько пожилых матрон; мы были уверены, что общаются они между собой на итальянском, но выяснилось, что официант их совершенно не понял. Что же это был за язык? Олька предположила - один из редких итальянских диалектов, который сильно отличается от флорентийского, сделавшегося после Данте общеитальянским. Но я не верю, что различные диалекты одного и того же языка могут столь сильно разниться. Как бы то ни было, тема для разговора во время еды была нам обеспечена.
А сейчас мы подошли к церкви Санта Мария Ин Космедин. Помните фильм "Римские каникулы" с Грегори Пеком в главной роли? Эта маска с разинутым ртом называется "Уста истины". Если сунуть в нее руку после того, как соврешь, можно на всю жизнь остаться инвалидом.

Гмм... Кхмм-гххм... Вот это - Тибр. Рядом с ним, очевидно, особое засилье карманников, которые все тибрят-тибрят-тибрят-тибрят... Тибр несет свои мутные воды мимо дворцов и церквей. А мы с вами постепенно приближаемся к Ватикану.

Очередной мост... На нем торгуют всякой всячиной: в основном негры и азиаты. Помню, в Париже они продавали механических голубей, которые умели летать. А здесь наиболее ходовой товар: солдаты, ползущие по-пластунски. Они ползут, затем стреляют, ползут, затем стреляют. Напротив изысканная куколка делает книксен, а они, варвары, по ней палят... Погоди, Олька, не уходи!... Посмотри: солдаты палили по ней безбожно и все ползли и ползли, словно заряд у них бесконечен. Но вот они уже в глубокой жопе, а она делает книксен, как ни в чем не бывало...

Мы незаметно пересекли государственную границу Италии и пребываем сейчас в Ватикане, увековеченном в песне:

А это на местной почте мы отправляем Гаврюше открытку с подписью: "от папы из Ватикана". На открытке, вот, запечатлен сам Ватикан с высоты птичьего полета.
Пока."

        В последний их вечер в "Genziana" Стас взял камеру в руки и отправился в ванную, где Олька принимала душ. От струй воды, разбивавшихся об Олькино тело, исходил густой пар.
        "Воспроизводим знаменитые кадры Альфреда Хичкока," - угрожающе прошептал Стас и принялся громко и тяжело дышать. Камера постепенно приближалась к затуманенному телу.
        Олька повернулась, когда Стас уже был рядом. Непроизвольно заслонила лобок ладонью.
        "Ты что, ненормальный?!"
        "Я хочу, чтобы все видели, какая ты у меня стройная, - проговорил Стас. - Какие у тебя гибкое тело, острые груди и густая-прегустая, словно звериная, шевелюра. Даже вода не в состоянии с нею сладить."
        "Дурак, - спокойно сказала Олька и убрала с лобка руку. - Ладно, уговорил, пусть смотрят, - она потянулась за мылом. Коль уж о нас - то все до конца."
        "Ах, вот как?! - растерялся Стас. Что же ты дергалась, когда я фотографировал тебя голой? Мол, не дай Бог мне взбредет в голову послать эти снимки куда-нибудь в фотожурнал."
        "Просто я симулировала девичью стыдливость."
        "Значит, такие мы?"
        "А ты как думал?"
        "Между прочим, я сейчас и не снимал вовсе, - пошел на попятный Стас. - Очень надо выставлять свою женщину в чем мать родила на всеобщее обозрение."
        "Жаль, - проговорила Олька. - Теперь никто не узнает, как выглядит душ в итальянском отеле средней паршивости. Я имею в виду обыкновенный туалет, - уточнила она, - посреди которого из стены торчит смеситель со шлангом."
        Она щелкнула его по носу и протянула руку за полотенцем.

        "Свершилось: сегодня утром в отеле Олька грохнулась с лестницы и растянула себе лодыжку. Сейчас сидит на заднем сиденье, бедненькая, задрав ногу кверху, и страдает. Между прочим, я так и чувствовал, что без происшествий не обойдется: в очередной раз сработала интуиция.
        Но, пересиливая боль, Олька продолжает снимать. Тем более, вокруг - снова горы; мы движемся по Апеннинам в обратном направлении.
        Однажды Олька уже получила страшную травму ноги, после чего ей пришлось уйти с помоста. А видели бы вы, как славно она вскидывала руки, нанеся победный укол. И как вспыхивал в свете юпитеров кончик ее рапиры. Надеюсь, на этот раз травма не столь серьезна. Тьфу-тьфу-тьфу. Во всяком случае, нога не горит и боль, вроде бы, не пульсирующая.
        Хоп! Из-за поворота неожиданно вынырнула Венецианская лагуна, поверхность - сплошное искрящееся стекло. Олька, постарайся заснять, как темнеют на фоне лагуны силуэты парусников! И как бакланы носятся вдоль берега в поисках еды. Увидел переливающуюся солнечными бликами морскую гладь - и в груди екнуло. Очевидно, настало время немного повилять бедрами, рассказать, чем я зарабатываю сейчас на жизнь.
        Дело в том, что уже довольно много лет я профессионально занимаюсь менеджментом. В основе своей это такое отчужденное от конкретики ремесло. По сути, мне все равно, в какой области работать - лишь бы интересно было. Потому что когда возникают интерес, интрига, просыпается вдохновение, и тогда - полный вперед! Но после того, как мы перебрались в Германию, я все не мог остановиться на какой-то определенной сфере деятельности. Начальным капиталом, к счастью, я располагал - иначе бы вряд ли сюда приехал, но деловой мир ведь перенасыщен махинаторами всех рангов и мастей. В России я владел ситуацией, здесь - нет. И запросто мог бы оказаться без штанов. А я вовсе не стремился к тому, чтобы кто-то ушлый меня нагрел. Я и сам ушлый, правда, Олька? И в случае необходимости нагрею кого угодно. Короче, интуиция мне подсказывала: не торопись, и Бог вознаградит тебя за долготерпение.
        Между тем лучший мой друг был заядлым яхтсменом, к тому же собственными руками построил добрый десяток яхт. Потом спускался на них по рекам к Черному морю. Пару раз и меня брал с собой. Закончил он худпром по линии художественного дизайна. Естественно, такое сочетание выдвинуло его в ряд крупнейших яхтенных дизайнеров России - а, по моему мнению, и всего мира, - что не мешало ему откровенно бедовать.
        Как-то я уговорил его приехать ко мне в гости: в Берлине должна была открыться общегерманская яхтенная выставка, и он мог бы попытаться на ней себя продать. Мой друг прихватил большую папку с чертежами, и мы пошли. Он немного владел английским, я - немецким... Вот интересно, кому-нибудь приходилось бывать в берлинском выставочном комплексе? Это такая огромная территория с невообразимым количеством больших и малых павильонов, где запросто можно заблудиться: без навигационных схем здесь вообще нечего ловить. Наряду с обычными, между прочим, тут были представлены и крейсерские яхты; стояли очереди, чтобы пройти вовнутрь, ознакомиться с расположением кают и оснасткой. Своими гвалтом и ажиотажем обстановка напоминала финансовую биржу. Мы пытались выискать в толчее представителей фирм, завязать с ними разговор. Те тупо разглядывали чертежи, нервно отмахивались: мол, мы приехали сюда, чтобы торговать. Если б не Олька, я б вам сказал открытым текстом, чем они торговали. К примеру, одним из изобретений друга оказался парус со скругленным верхом. И они - те, что посмышленее, остальные просто пялились - с пеной у рта доказывали, что это - нонсенс. Должен обязательно быть угол, должен - и все тут. И показывали на пальцах, как парус взаимодействует с ветром и почему со скругленным углом он работать не сможет. Друг им пытался возразить, объяснить замысел, исчеркал карандашом не один лист: бесполезно. Да я и сам уже начал было склоняться к мысли, что друг мой не прав.
        А недели через три состоялась яхтенная выставка в Гановере: уже международная. И американцы привезли на нее... точно такой же скругленный парус. Мой друг только опустошенно пожал плечами: ему эта идея пришла в голову более пяти лет назад. Так я понял, что производством яхт в Германии - а теперь могу смело сказать, что и во всей Европе - на девяносто процентов занимаются дебилы. И поспешил приобрести небольшую верфь на балтийском побережье. Мой друг там, естественно, главный инженер, и сейчас мы уже успешно орудуем не только на европейском рынке, но и на австралийском, и на американском.
        Такие дела."

"Так запросто - на колесах - в Венецию не въедешь. Мы припарковались у одного из причалов и наняли небольшой глиссер - водное такси. Сейчас, покачиваясь, на нас медленно надвигается городская набережная. Между прочим, заметно потеплело. Вода в лагуне - темно-голубая с каким-то перламутровым отливом. Италия остается Италией, хоть и ноябрь на дворе.

Гаврюша, посмотри: это - рыбацкая шхуна. Мама, не заслоняй...

А вон то красивое здание у самой воды, если я не ошибаюсь, дворец Дожей..."

"Ну, вот, мы и высадились на берег. Если это, конечно, можно назвать берегом. Олька героически ковыляет рядом. Мы уже миновали пару симпатичных мостов, а сейчас подходим к мосту Вздохов. По обе его стороны - бывшая тюрьма, объединенная внутренним переходом. Томились тут узники, вздыхали... А вот из-под моста выплывает гондола с - ого! - аж шестью туристами на борту! Мы с Олькой где-то читали - помнишь Олька? - что гондольеров обучают ремеслу в течение полных трех лет. Видать, не такое уж это простое дело...

Бросаем последний взгляд на залив: солнце уже успело перевалить через зенит; купающееся в его лучах, теперь мутно-бирюзовое с налетом розового море, расплетая барашки волн, ближе к молу превращает их в мелкую рябь, мирно поигрывает гондолами, томящимися у причала; на его неспокойную, слегка колеблющуюся поверхность с дикими воплями бросаются бакланы, - и углубляемся в город."

"На площади San Marco, естественно, сонм голубей. Откуда-то доносится тихая музыка, слышите? Шарманка, что ли? Похоже на шарманку. Тем временем Олька куда-то запропастилась. Ладно, продолжаю снимать. Это - дворец Дожей, но уже со стороны площади. А это - собор... Куда же, все-таки, сгинула Олька? Этак шустро куда-то похромала... Конечно, я найду ее - можете не сомневаться. После того, как я разыскал ее в кафе "Квазимодо", когда там выступал легендарный негритянский джаз-банд... Уф, мимо на бреющем полете пронесся баклан. Неугомонные бакланы разгоняются, словно реактивные снаряды, а голуби знай себе дремлют, своими жирными телами согревая камни мостовой...

Вот она, моя красавица, бредет на меня в ореоле из взлетающих голубей..."

        "В Венеции полно уличных часов, но они либо показывают летнее время, либо вообще не работают. Наконец, нам удалось разыскать часы, которые идут точно, хоть и опрокинуты цифрой XII вниз. Покинув площадь, мы почти сразу же наткнулись на большой памятник без каких-либо опознавательных знаков. На нем - могучий мужик в треуголке опирается на трость. Так и не удалось найти какую-либо разъяснительную надпись. Олька прозвала его "Памятник неизвестному командору".
        С очередного моста - внимание! - удалось поймать любопытный ракурс: канал делится на расходящиеся в разные стороны три рукава.
        Вас, вообще, не удивляет, что тут так много воды?"

"А это уже Венеция вечером. Чтобы умаслить Ольку, я нанял гондолу с музыкой, и теперь мы знакомимся с каналами, так сказать, изнутри. Вокруг - полное безветрие, с мостов на нас в упор глазеют праздные толпы, улицы переливаются пятнами витрин. Всю оставшуюся часть дня мы провели в спорах о подлинном лике Венеции. Я увел Ольку в сторону от туристских маршрутов, в глубину жилых кварталов — за праздничный фасад. Мы забредали в старинные дворики, где играли местные дети, пили кофе в непритязательных пиццериях, находили Богом забытые улочки, столь неожиданно обрывающиеся, что была реальная опасность свалиться в канал. Но Ольку так просто не переубедишь. Декорация - и все тут.
Перед Олькой в свете керосиновой лампы картинно скрючился артист с мандолиной. На большинстве гондол лампы электрические, но Олька выискала именно эту - старинную, с керосинкой. Я так подробно рассказываю, потому что ночные съемки чреваты неожиданными последствиями. Т.е. камера-то у меня хорошая, но не может же она фиксировать то, чего на самом деле не видно, но что ощущаешь буквально кожей, к примеру, как легко скользит гондола по поверхности воды, и в результате воссоздается неверная картина. Имеем печальный опыт.

Очевидно, итальянцы пребывают в глубокой уверенности, что неаполитанские песни должны ласкать слух. Время от времени я перехватывал косые взгляды гондольера в направлении восседающей на корме с отнюдь не восторженным видом Ольки. Вы, может, тоже обратили внимание? Теперь он подчеркнуто уставился прямо перед собой. А уж артист буквально вылазит из кожи вон, бедняга. Откуда ему знать, что дело вовсе не в его искусстве - просто такая уж Олька у меня неординарная. На ее вкус здесь слишком много каналов и слишком мало женских портмоне."

        В аптеке Ольке перетянули ногу эластичным бинтом. По случаю болезни она хотела остановиться в отеле получше, но Стас решительно замотал головой - только в том, что и прошлый раз. Тем более, номер уже заказан. Они протиснулись узкой улочкой и получили у портье ключи от комнаты.
        Олька сходу грохнулась на кровать. Стас попытался было приласкать ее, пролез ладонью сквозь одежду, легонько зашевелил пальцами, перемещаясь вниз по ребрам, но она никак не отреагировала. Тогда он принялся терзать телевизор.
        "Опять какие-то проблемы с Биллом Гейтсом."
        Вздохнув, отправился принимать душ.
        Когда они забрались под одеяло, Стас сделал вторую, уже более настойчивую попытку.
        "Сегодня не нужно," - сказала Олька. И сослалась на боль в ноге.
        "Так не честно, - проговорил Стас. - Ты ведь понимаешь, что мы здесь надолго не задержимся. Да от тебя ничего особенного и не требуется: только лежи себе тихонько - и все."
        Наконец, Олька подчинилась и даже не без удовольствия.
        Однако полностью "слиться в экстазе" на сей раз им все же не удалось: она была вынуждена держать ногу на весу.

        "Утром город окутал туман. Олька выглянула в окно, повела плечиком и сказала, что сегодня никуда не пойдет. Мы позавтракали в отеле - такой, знаете, аскетический завтрак: формальной чистоты скатерти; длинные хрустящие булочки, торчащие из корзины; одноразовые порции джема и масла; девушка, разливающая по чашкам кофе; кувшин с молоком, - а потом я оставил Ольку одну в номере - смотреть телевизор. С ногой у нее, к счастью, намного лучше: за ночь опухоль заметно спала. Чуть позже, разумеется, я вернусь за ней и во что бы то ни стало выволоку на улицу. А пока мы с вами остаемся наедине.
        В наш отель ведет обыкновенная дверь. Ну, то есть, глянув на нее, - полюбопытствуйте - ни за что не поверишь, что это - парадный вход. Проделана она в глухой стене на улице шириной от силы шестьдесят сантиметров. В такой тесноте ничего толком и не снимешь, тем более - туман.
        Пришлось на минуту выключить камеру: с трудом разминулся с двумя рабочими в заляпанных краской халатах, несущими на плечах здоровенную доску. А теперь нас обступила сонная площадь. Магазины еще закрыты, в сумрачных витринах куксятся маски комедии дель арте, стеклянные фигурки, куклы-марионетки, игрушечные зверьки... Лишь многочисленные часы, облепившие некоторые из стен, исправно качают своими маятниками. И из столярной мастерской пробивается тусклый свет.
        В такой обстановке можно и поболтать.
        Помните, я рассказывал вам о том, что увлекся фотографией? О компьютерных программах, чьи возможности практически неограниченны: знай себе, пари, влекомый собственной фантазией, положившись на силу воображения, доверив форме и цвету свой внутренний мир...
        А в столярке, между тем, двое молодых ребят мастерят Пиноккио. Очевидно, современные человечки смогут рассказывать, что у них "папа и папа"... Собственно, как и у всей Италии - папа римский и папа Карло... Забавно, если разобраться...
        Так вот... Последних пару лет я был не очень-то загружен на работе: дело двигалось, фирма наняла профессиональных юристов и менеджеров, ноу-хау моего друга продолжали приносить стабильный доход. Правда, я планирую заняться и другими видами бизнеса, в первую очередь - кинопродюсерством, но новичку от банков кредита ждать не приходится, если, конечно, не оставить в залог чего-нибудь существенного, вроде верфи - фиг им! - а собственного капитала мне пока еще недостает.
        И я с головой окунулся в эту фотографическую деятельность. То есть, поначалу все выглядело весьма радужно: стряпал любопытные штучки-дрючки, их довольно часто печатали, я даже заработал кое-какой авторитет. Но потом стал замечать, что меня больше не привлекает занятие моделированием. И что мне ужасно хочется создать что-то стоящее средствами традиционной фотографии - без применения спецэффектов. Короче, каскадеру, вдруг, захотелось сделаться актером - очевидно, не такой уж редкий жизненный поворот. Возможно, произошло это потому, что внезапно мне стала открываться внутренняя суть вещей. Каждый раз это походило на озарение или, если можно уподобить сознание космосу, на вспышку сверхновой. Фотовспышка, вспышка в сознании - приблизительно такой логический ряд... Помните, я вам говорил, что раньше боялся творчества, как черт ладана? Потому что оно подминает под себя человека, разрушает его защитный панцирь, подвергает его пытке истиной? Вот я и попал...
        Не так давно мне пришла в голову идея одного снимка: Олька - совершенно голая - восседает на диване, слегка откинувшись на спинке. У нее огромный, как минимум на восьмом месяце живот и задумчивые глаза. А в животике - конечно, это можно сделать и обычным наложением - лицом к камере скорчился Гаврюша. Его поза слегка напоминает позу роденовского Мыслителя, только пятки поджаты под ягодицы, руки сомкнуты на лодыжках, а подбородок подпирают оба колена. И взгляд такой же задумчивый, как у Ольки.
        Кстати, заготовок с Гаврюшей у меня уже накопилось достаточно. Там он и обнаженный, и в трусиках - в любом случае они почти не видны, но все же, - и коротко остриженный и длинноволосый, и в очках и без...
        А вот Олька... Конечно, с помощью компьютера я бы мог соорудить ей такое пузо, будто она понесла от мамонта - пальчики оближешь. Формально вам бы не к чему было придраться. Без проблем! Но в итоге, как ни крути, все равно бы получилась туфта, жалкая поделка, муть, в этом не было бы ни грамма истины. Я не могу оставить такое послание городу и миру. Но и отказаться от снимка я уже был не в состоянии. Короче, я попал.
        Фух... Придется немного отвлечься. В этом месте ужасно воняет рыбой. Вам, правда, недоступен этот запах, счастливчикам. Зато мне... Очевидно, где-то рядом находится рыбный базар. Точно! Mercato del pesce... Мы были здесь с Олькой в свой прошлый приезд, теперь я припоминаю. Линяем быстренько в направлении Гранд-канала: здесь не так далеко - всего лишь несколько шагов. Идем... Сейчас легко говорить - когда вокруг сплошная завеса. Туман вползает в мои ноздри и легкие, налипает на экраны ваших телевизоров, стелется по поверхности воды... Оттуда - из Гранд-канала - торчат толстые колья непонятного предназначения: то ли для привязывания лодок, то ли еще для чего. Сквозь пелену едва угадывается силуэт водного трамвайчика. Слышите звон колокола? Это он причаливает к очередной остановке.
        Однако, вернемся к снимку - ведь это, как вы понимаете, еще не все. Оказавшись в плену замысла, я понял, что беременности мне отнюдь не достаточно. Гаврюша был зачат в Италии, причем Олька ни капли не сомневается, что произошло это в Риме, точнее - во Фьюджи, в "Genziana", а мне интуиция подсказывает, что здесь - в Венеции. И это непременно требовалось воссоздать. Конечно, о подоплеке я Ольке рассказывать не стал: она всегда мечтала о двух мальчиках - что ж, ей и карты в руки. Мне тоже кажется, что будет мальчик, здесь мы солидарны. Да и снимок в этом случае приблизился бы к идеалу настолько, насколько это вообще возможно. Стопроцентно идеальным он мог бы стать лишь в случае, если бы меня осенило сфотографировать Ольку голой в то время, когда она носила Гаврюшу. Но тут уж, как говорится, не судьба.
        М-да, каждый тянет одеяло в свою сторону. У Ольки с Римом какие-то трансцендентные отношения: стало быть, именно Рим причастен к зачатию...
        А я? На чем основана моя близость с Венецией? Честно говоря, отчетливо я это так и не сумел понять. Сопоставляя облик Венеции с собственными вкусами я пришел к выводу, что в первую очередь мною движет чувство противоречия. Я словно тот знахарь из фильма моего несостоявшегося отца Ежи Хоффмана, что потерял память и с тех пор бродит повсюду неприкаянным... Просто у Ольки есть свое особое место на земле, а у меня, как и у Венеции, своего места на земле нет.
        Впрочем, так ли уж Олька связана с Римом? Я имею в виду на глубинном, нутряном уровне. Иногда мне кажется - да, иногда - нет. Бесспорно, Рим как никакой другой город воздействует на нее. Но она ведь хорошая мать - уж я-то знаю. И материнский инстинкт подсказывает ей, что Гаврюша был зачат именно там. И о втором своем сыне - нисколько не сомневаюсь - она будет утверждать то же самое. К тому же в последнее время у Гаврюши пробудился интерес к античной истории, и Олька мысленно смакует, как они с Гаврюшей станут лазить вместе по древним развалинам. Случается: думаешь о загадочном, а ларчик просто открывается. Главное - суметь постичь суть вещей. И я этому понемногу учусь...

Солнце постепенно рассеивает туман: уже проступают колонны большого дома на противоположной стороне канала, своим основанием уходящие прямо в воду, - и это означает, что мне пора возвращаться.
Вот только обойду стороной рыбный базар, если не возражаете. Ладно, пока."

И все же в отношении Ольки и Рима Стас ошибался. Просто в одной из своих прежних жизней она была волчицей, вскормившей Ромула и Рема на италийских холмах.


Другие работы в этой категории Гостевая книга Библиотека ЛИТО
Последнее изменение: Friday, 14-Dec-2001 18:01:59 MSK Страница открывалась раз с 25 марта 2000 г.

Михаил Березин

URBI ET ORBI