Лариса Неделяева

"Птицы кричат"

---

Долой!

Москва, 192... год.

     "Товарищ девушка! Предлагаю тебе удовлетворить здоровую половую потребность!" Я оборачиваюсь. Гордость за великую Родину озаряет мое лицо. Отсталым странам Запада до здорового секса еще ползти и ползти, а у нас - уже есть! Прячут глаза обездоленные пролетарии Европы и Америки - им стыдно, они забиты нуждой...

* * *

     Высунув кончик розового, молодого языка, сосредоточенно мажу кистью по кумачу: "Долой стыд!" "Петрова! - откуда-то сверху орет товарищ директор клуба, - Тишкина вошь! Это чего?" Я не понимаю. "А чего?" "Как чего? Ты глянь на свое художество!" Гляжу. Бледнею. "Долой" - нормально, a у "стыда" буквы в два раза мельче... сама не знаю, как такое вышло. "Убейте меня, Сан Baныч, режьте на куски!" "Эх, това-а-рищ Петрова... Пять метров новехонького кумача спортили!" Чувствую по голосу - простил. "Сама и понесешь". "В первом ряду?" "В первом, дуреха, первом!" Мамочки! Ура! Завтра, отринув буржуазные одежды, гордые и смелые комсомольские тела двинутся по летней Москве! И я - в первом ряду! От радости чувствую жар в животе. "Сан Ваныч, можно отойти?" "Куда это?" "Чувствую нужду в удовлетворении здоровой половой потребности..." Директор клуба сокрушенно качает головой: "Эх, работы невпроворот... Ладно! В третьем кабинете товарищ Семеняка стены красит - скажи, я разрешил". "Товарищ Сан Ваныч!" - чмокаю его в щеку и бегу на второй этаж. "Десять минут!" - кричит вдогонку расщедрившийся директор.

     Лечу по коридору, на ходу расстегивая блузку, и, уже открывая дверь третьего кабинета, умудряюсь расстегнуть лифчик. Запыхавшаяся, кидаюсь к штанам товарища Семеняки: "Сан Ван... разре... дес... ми... здо... пол... ...требность!" Лицо Семеняки озаряется коммунистической радостью. Мы с ним еще ни разу не имели созидательного наслаждения просветленной новым разумом плотью.

     Семеняке сорок лет, он старый большевик, испытанный в боях с буржуазной гидрой; удовлетворяться с ним - большая честь для комсомолки, родившейся слишком поздно. От плохого обмена веществ и перебоев с питанием в годы гражданской войны у него очень большой живот - так что я, способствуя качественному удовлетворению, сама накрываю огромные половые органы товарища Семеняки своей жизнерадостной промежностью ("Настольная книга комсомолки" - гл. З, стр. 125, позиция "Красная всадница"). Мы вместе торжествующе кричим, делясь радостью с товарищами, трудящимися в соседних кабинетах. Половые органы старого большевика как бы передают эстафетную палочку революционной традиции. Молодой грудью трусь я о волосатый живот товарища Семеняки, а он с ликующим криком хватает меня мозолистыми пролетарскими руками за ягодицы. И вот я уже стою на четвереньках, и боевой товарищ щедро удовлетворяет меня снова и снова...

     Я плачу от счастья.

     Кто-то трясет меня за плечо. Поднимаю заплаканные глаза. Сан Ваныч показывает на часы: "Петрова, десять минут..." "Сан... Ван... - жалобно выталкиваю из пересохшего горла, - я... еще... не..." "Эх, това-а-рищ... Ну да что с вами, молодыми поделаешь!" - Сан Ваныч вздыхает и расстегивает брюки.

     Счастье, счастье!

     Восторг не дает мне говорить... жадным ртом я ловлю половой орган дорогого товарища директора клуба. Для максимального взаимного наслаждения ложусь "Коммунистической звездой" (гл. 1, стр. 18), разводя в шпагат натренированные спортом ноги с целью помещения во мне полового органа товарища Семеняки целиком. Руками помогаю товарищескому, до боли классово-близкому органу Сан Ваныча войти в мою ротовую полость... Наши горячие тела двигаются, как подогнанные друг к другу детали хорошо смазанного мотора.

     Наконец товарищ Семеняка, окончательно справив здоровую потребность, вынимает из меня орган удовлетворения и, одевшись, продолжает красить стены. В дверях стоят мои подруги, молодые комсомолки и ждут, когда освободится товарищ директор. Я жажду заполнения пустоты, образовавшейся в результате перехода товарища Семеняки к малярным работам, и Сан Ваныч, поняв это по моему лицу, заполняет пустоту своим органом, а потом поднимает и кладет меня животом на стол - для максимального удовлетвория моей груди путем трения о покрывающий стол кумач. Он просит комсомолок позвать из второго кабинета товарищей Климова, Степаненко и Стамбулцяна... сердце мое сейчас разорвется от счастья! Товарищи! Друзья! Соратники! Ликующий визг вырывается из объятой благодарностью груди. Я слышу, как вторят мне товарищи. Краешком глаза вижу, как десятки юных, здоровых тел погружаются друг в друга. Кто-то затягивает "Интернационал", и душа моя поет вместе со всеми эту гордую песню свободных людей...

     Поздним вечером иду из клуба в общежитие. Звезды уже горят над любимой Москвой. Как хорошо быть прогрессивной молодежью! Жить в свете разума! На прошлой неделе лектор делал у нас в ячейке доклад о влияние полового удовлетворения на длительность жизни и производительность труда. Ох, страшные цифры привел нам товарищ лектор! Это сколько ж неудовлетворенных людей ежегодно раньше времени помирает! Особенно, на морально отсталом Западе, зараженном буржуазной якобы-любовью - люди там мрут как мухи, так и не поняв запросов времени! Прямо жуть берет... а ведь могли бы полнокровно трудиться на благо Мировой Революции.

     В двух шагах от общежития товарищ в кожаной тужурке просит удовлетворения. Будь я буржуазной эгоисткой, я б разъяснила ему, что завтра с самого утра иду на просветительское комсомольское шествие, а вечером делаю сообщение в подшефной школе о писателе Льве Толстом. Но я не буржуазия и имею большевистское сочуствие к здоровой потребности классово-родного гражданина. Стыдно комсомолке думать о себе - и я дружески предлагаю ему использовать мою ротовую полость...

     Через несколько минут вбегаю в комнату, где моя подруга и соседка Дунечка Прилипало сосредоточенно удовлетворяет товарищей коменданта и двух его заместителей. Дуня, как настоящий друг, предлагает мне удовлетвориться, так как есть свободные половые органы. Но я объясняю, что на сегодня моя потребность тела уже удовлетворена и что я еще должна удовлетворить потребность духа - путем перечитывания и глубокого осмысления статьи Владимира Ильича Ленина "Лев Толстой как зеркало русской революции".

---

Птицы кричат

     Ну, что?.. Садись сюда, поближе к плитке. Так удобнее - чайник близко, не нужно тянуться. Сахар. Печенье... Какая у меня в квартире замечательная пустота, правда?.. Но если трогаешь ее руками - уже совсем не то. В ней страшно только поначалу, а потом осознаешь... Чайную ложку?.. - сейчас достану... Пустота - это преддверие... что, не понимаешь? Ведь, чтобы что-то пришло, надо сперва освободить для него место...

     Обрати внимание - у меня за окошком есть большое дерево. Отсюда видно только одну ветку, но на самом деле оно очень большое. Вечером на нем каркают вороны, там есть гнездо. А по утрам (правда только летом) кричат маленькие птицы. Здесь, в центре города не каждый может похвастать, что у него за окном есть большое дерево... Может, кофе? В столе у окна, внизу. Да, на подоконнике есть сыр и масло. Хлеб? - вон в том пакете, на гвозде... Поначалу здесь кажется душно, сыро. Но я недавно была в одной квартире - пришла оттуда, села и говорю: "Господи, как у меня легко дышать! Прямо, как в поле!" И поняла, что мне повезло. В той квартире я бы, наверное, умерла. Там есть все, кроме воздуха. И они там не дышат, а задыхаются - день за днем, ночь за ночью, до самой смерти, представляешь?.. Даже не знаю... действительно, о чем тебя попросить?.. Ну-у, скажем... сделай то, что тебе самому хочется. Плохое? Боишься, что тебе может захотеться чего-то плохого?.. - нет, так не бывает! Все хотят чего-то хорошего. Плохое хотят только тогда, когда хорошее невозможно...

     А знаешь, у меня однажды жила больная ворона. Знакомая принесла - ей в монастырь надо было съездить (она вся такая постная, вся такая христианка в платочке). А я не знаю, как с птицами обращаться... очень не хотелось мне ворону эту брать. Но я испугалась показаться... ну, к живности равнодушной, что ли. И согласилась. На три дня... Конечно, бери сколько хочешь - у меня навалом... Стояла страшная жара. Игры доброй воли помнишь? Вот тогда. Я по квартире ходила в одних трусиках, но все равно было дико жарко. Обычно бывает - или мухи, или комары. А тогда - и те, и другие, как сумашедшие, просто жуть. Христианка эта - как сквозь землю. Через неделю ворона стала помирать. Натурально гниет. Денег на ветеринара нет. Вообще денег не было. А она помирает, я же вижу. Ну что?.. Дождалась темноты. Взяла коробку с птицей и пошла на улицу Маяковского. Там у больницы что-то вроде сада. Представляешь, иду - а там кошек просто жуть сколько! Как будто со всего города сбежались, так и шастают, совершенно внахалку. И ворота закрыты. Я ее хотела куда-нибудь в кустики погуще... Нашла дырку в заборе, там снизу пруток обломанный был. Открыла коробку, говорю: "Ну, иди туда, в сад!" А ворона вышла, посмотрела - и в обратную сторону, прямо на дорогу! Типа на миру и смерть красна. Машин почти нет. Фонари горят, и эта дуреха с фантастической скоростью чешет посередь дороги. А я стою, как столб, как сволочь, и вижу: по тротуарам, экскортом этаким - коты, коты, коты... И она посередь бежит. Ну, все! Я отвернулась - и к Невскому чуть не бегом... Нет, не видела. Но конечно они должны были на нее напасть. А она и летать не может... Спасибо, я знаю.

     Ну, через пару дней заявляется эта, понимаешь, чуткая душа, спасительница покалеченных птах. Ах, как же так, где теперь моя птичка?! И на меня глядит - прямо с мировой скорбью, с постным таким укором. Типа: сволочь ты, конечно, но я тебя по-христиански прощаю. И где же ты гуляла, постная ты наша? Что ж ты птаху свою разлюбезную в чужие, неумелые руки скинула? Это я сейчас спрашиваю, а тогда просто невменяемая была. Отпустила птицу умирать на воле. На воле - но умирать... Разве та юннатка в платочке такое поняла бы? Меня от нее тошнило. Она в монастыре задержалась - говорит, так хорошо было... природа, блин. Молилась она там, видите ли!

     Спасибо. Нет, без сахара. Спасибо. Нет, очень даже хорошо. Плохо, когда врут. Да я знаю. Нет, неважно. То есть, я хотела сказать, не настолько важно, чтобы не любить. Конечно. Нет, я не знаю, за что... это, пожалуй, не счастье, это хуже. То есть, страшнее, а не хуже. Серьезно? Я тоже не пойму. Ну-у... смешно потому что. Когда я была подростком, то прямо возмущалась - и как древние сорокалетние старички могут этим заниматься. Как им не стыдно! А ты как считаешь? Да, я знаю - это у них гормоны выделяются... просто они под мощным воздействием гормонов.

Мы бы хотели думать, Что птицы поют. Но птицы не поют - они кричат. И мы не знаем, о чем. Возможно, они Сходят с ума От страха высоты. Возможно, это просто Перекличка Последних аборигенов. Возможно, им больно Глотать Каждый кусок, Но очень хочется жрать, И они глотают, И конечно кричат.

---

Убить мужа

     Я убила мужа.

     Такое, кажется, нужно говорить, "содрогаясь от ужаса содеянного". Но я почему-то не содрогаюсь. За всю жизнь до сего дня я ни разу не сподобилась не то что убить - пальцем кого тронуть. Ни разу в жизни не ударила человека. Будь он даже насильник, так же похожий на гомо сапиенс, как я - на Богоматерь.

     А сегодня утром я насыпала в кофе цианид, поставила чашку перед мужем и с чувством выполненного долга заперлась в ванной. Мне не хотелось смотреть, как он будет корчиться - я тысячу раз видела это в кино.

     Я включила душ. Разделась. Достала из шкафчика новый шампунь. Я купила его вчера, в самом дорогом магазине. Надо было видеть гримасу продавщицы - такие, как я, в их оазис не заходят. Но я спокойно отдала кассирше свой двухнедельный заработок. Ни один мускул не дрогнул на моем лице. Я заслужила этот праздник. Мы с мужем прожили вместе пятнадцать лет - шампунем "Василёк" такое не отмоешь...

     Я залезла под душ, открыла шампунь и отдалась обонянию. Вот как пахнет в раю! Душа моя пела. Я пыталась вспомнить песни, которые любила в детстве. Слова с трудом выбирались из-под завалов неосуществленного. Ноты, придавленные руинами изломанного бытия, открывали глаза и, морщась от боли, подавали слабые, но радостные голоса: "Мы живы!" Я запела. Лилась вода. Я сделала это. Я смогла.

     Я мылась долго, очень долго. Пока не спела все песни, какие знала. Потом выключила воду и занялась своим лицом. Женщина в зеркале мне определенно нравилась - у нее были лучистые глаза...

     Я вышла на кухню. Готовенькое тело лежало на полу. Кажется, я должна была испугаться и еще разок содрогнуться. "Извини, дорогой, но здесь ты не к месту", - сказала я телу, перетаскивая его в спальню. "Прости, мышонок," - сказала я тому, кем когда-то был мой муж. Тому, кем он, скорее всего, никогда и не был. Тому, кем мог бы быть. Тому, кем он не стал.

     Я глянула в его перекошенное лицо - оно выглядело куда симпатичнее, чем при жизни: в нем появилось почти человеческое страдание. При жизни - во всяком случае, в последние годы - ничего человеческого в этом лице я не наблюдала...

     Я положила тело на кровать и занялась уборкой. Когда я закончила, за окном уже начинало темнеть. Я заварила кофеек (без цианида... ха-ха-ха!). Пересчитала оставшиеся у меня деньги. Еще раз просмотрела содержимое чемодана, собранного накануне. Глянула на часы - черт возьми, чуть не пропустила свой любимый сериал! Милый, милый Эркюль Пуаро!..

     Муж уходил от меня раз десять. Он хлопал дверью, пьяно пискнув напоследок: "Сучка!" В череде уходов и приходов как-то случайно рождались дети. Робкими мышатами они сидели в уголке, учась мудрости, которую за деньги не купишь. Никто никому ничего не должен... "А я не обязан!" - сказал мой старшенький воспитательнице в детском саду, когда та попыталась научить его вытирать самому себе попу. Символично, не правда ли?

     Я чувствую себя виноватой перед детьми. Мне следовало убить мужа много лет назад. Но сегодня я, наконец, себя прощаю.

     Уже стемнело. Пора.

     Интересно, как долго проваландаются наши героические менты, прежде чем скумекают, чьих рук это дело? Нет, я не боюсь тюрьмы. Наверное это было бы тяжело, если б не сознание выполненного долга. Я русская до тошноты, у нас пострадать за правое дело - предел мечтаний. И в жилах у нас не кровь, а сплошная эпическая атараксия. Нет, я не боюсь тюрьмы.

     Он все время застил мне свет. Я забыла вкус собственной жизни. Он бросал меня на сносях - я думала о нем. Он возвращался, стоило мне только начать приходить в себя... и я снова думала о нем. Пятнадцать лет я задыхалась. Пятнадцать лет на меня смотрела из зеркал тусклоглазая заезженная лошадка.

     Я закрыла дверь. На кухонном столе остался подарочек для ментов. Слюнявое послание покойника к некой Валечке, в котором на десяти листах расписаны муки воспаленной пятидесятилетней плоти и еще на пяти - грубые намеки на свидание в мире ином... если она ему не даст.

     За пятнадцать лет я по уши начиталась подобных сочинений. Обычно он просто не успевал их отправлять, ибо его "воспаленная плоть" меняла курс со скоростью взбесившегося под шквальным ветром флюгера... Я не думаю, что все менты до единого - полные идиоты. Я допускаю, что хоть один из них допрет: такие субъекты, как мой муж, никогда не накладывают на себя руки. Но кому нужна лишняя работа?.. Умник подошьет "поэму экстаза" в дело и, возможно, поблагодарит меня в душе за подарок.

     Буря страстей... Даже в лучшие времена этой бури хватало максимум на пять минут. Уму непостижимо, как мы умудрились заделать столько детей. Девять абортов - и малый остаток. Какими они были, эти неродившиеся дети? Они всегда со мной. Вечно молодые. Ха-ха.

     Два часа до поезда. Завтра утром я увижу свою мать и мальчиков. Хорошо, что август в этом году выдался холодный. Труп начнет вонять нескоро - времени у меня предостаточно. Никогда в моем распоряжении не было столько времени...

     Каждое лето, отвозя детей на каникулы в деревню, я гадаю, какими они вернутся. Они так быстро растут... Теперь уже никто не будет учить их десять месяцев в году, что дело мужчины - гадить, а дело женщины - ходить за ним с половой тряпкой. Моему старшему четырнадцать. Боюсь, его я уже потеряла. Младшему семь... - какая ясная жизнь у него впереди!

     Мы наденем тяжелые черные сапоги, возьмем корзины и пойдем в лес. Возьмем с собою термос и вареных яиц, и бутербродов с колбасой, и просто хлеба - много, много хлеба! Будем сучковатыми палками ворошить прошлогоднюю листву и аукаться, и дивиться великанским мухоморам. А потом где-нибудь на опушке устроим бесшабашный пикник...

     "Что это ты такая веселая?" - подозрительно спросит моя пронзительная мать. "Да так, - отвечу я, - весело почему-то!"

---

Когда напали бандерлоги

     Что вредно в мирное время - полезно на войне.

     Когда солдатам в окопах выдают папиросы, врачи помалкивают о вреде курения. Когда перед атакой бойцы выпивают на голодный желудок по сто грамм, никто не беспокоится о язве желудка.

     "Где ты был, когда напали бандерлоги?" - нацарапал кто-то на стене нашего дома. Не знаю, где был этот умник, а я был там, куда поставили - в окопах.

     Бандерлогов было в сто раз меньше, чем нас. Но все шло как-то наперекосяк. В каждом блиндаже что ни вечер спорили до хрипоты: бандерлоги - это порченые люди или совсем не люди? Потому как, если порченые - их надо лечить, а если, понимаешь, не люди, - тогда совсем другой коленкор... И пока мы спорили, эти самые не-пойми-кто, не терзаясь сомнениями о своей наглой сущности, делали свое дело...

     Многие из наших с удовольствием сдались бы в плен - но вот беда!.. бандерлоги пленных не берут. Мы продались бы с всеми потрохами - но нас не желали покупать. И верно: зачем покупать то, что можно украсть? Уж не знаю, как там у них промеж себя, но у нас они никогда ничего не покупают. Просто просыпаешься утром, выглядываешь во цвор - а клумбы (или, там, песочницы дитячьей) уже нет. Заместо нее железная дверища. И двое рядом. С автоматами.

     В самом начале, когда никто ничего не понимал, на всех заборах появились объявления: мол, записывайтесь в бандерлоги, граждане-товарищи - и адрес. Но почти никто не шел - мало ли чего на стенках висит! А когда эти черт-знает-кто стали хватать все, что плохо лежало, и подбираться к тому, что лежало хорошо - объявления эти как корова языком слизала. Видно, набрали добровольцев сколько надо, и все - штат укомплектован. В газетах рассказывали про эту запись: мол таблетку дают: сожрал, запил, глянул в зеркало - а ты уже бандерлог! А другие говорят, что надо грехов сколько-то насовершать - и уж тогда только принимают...

     Да мы чего, мы б с радостью нагрешили сколько надо, просто случая как-то не подворачивалось!

     Я бы, к примеру, с удовольствием воровал, но... не умею, таланта не дано! Я бы прелюбодействовал, тоже дело интересное - так ведь как, если ни капельки не хочется? Выхожу ночью на большую дорогу (это, значит, грабить) и... ни души не видать! Или в злачное место иду - напьюсь, думаю, сейчас до свинства, девочку сниму, грешить с ней буду. Прихожу. Цап за кошелек - а там ни хрена, даже на лимонад не хватает! Откуда, спрашивается, деньги, если таланта нет? А какие грехи без начального капитала? Жену ближнего? - сплошные траты. Самого ближнего к праотцам? - приобретай инструментарий или мышцу расти. Мышцу растить? - так это ж сколько надо жрать! Чревоугодие? - ха-ха! Пьянство? - хи-хи-хи...

     И вот теперь все мы, у кого на грехи капитала нету, прячемся в развалинах - ну, прямо первые христиане в катакомбах! Только те от грехов бегали, а у нас наоборот: мы за грехами, а грехи от нас.

---

Яйца Медного всадника

     В мае 1972 года группу третьеклассников 431-ой школы за успехи в учебе наградили бесплатной автобусной экскурсией по историческим местам родного Ленинграда. Экскурсия началась утром, в учебное время и потому была как-то особо весела.

     В полдень автобус подкатил к Исаакиевской площади. Школьников провели в собор, показали им маятник Фуко. Смущенный малолетством экскурсантов гид попытался как можно доходчивее объяснить, почему этот маятник никак не может угомониться. Белобрысенькая Оля Фалина, безропотная троечница, пристроенная в экскурсию сердобольной классной за хорошее поведение и тяжелые семейные обстоятельства, на маятник смотрела со страхом. Из речи гида она поняла только, что если эта штуковина не дай Бог остановится, то Земля перестанет вертеться и все, наверное, умрут.

     Из собора детей повели к Медному всаднику. Толстая женщина с красным лицом долго рассказывала об ужасно тяжелом камне, и с каким трудом его волокли до этой площади. И что лошадь царя Петра символизирует Россию-мать, а змея, которую она давит, символизирует жадную до чужого добра Швецию... Дети скучали. Они уже проголодались, им хотелось побегать и пошуметь. Славка Кулешов (чьей маме завуч недавно сообщил, что ее сын мог бы стать отличником, если б не был патологически ленив) ходил вокруг памятника, примериваясь, как на него забраться. Но увы! - к этому не открывалось решительно никаких возможностей... и зачем делать памятник, на который нельзя залезть?

     И тут между задними ногами коня любознательный Славик увидел нечто, поразившее его до глубины души. В наши дни это нечто не поразило бы и первоклашку, но на дворе стоял 72-ой год - так что не охваченный половым воспитанием Кулешов с ошалелым интересом вглядывался в темноту коньего паха. Вот это да!.. Распираемый открытием, Славик дернул за тощую косичку Фалину: "Олька, смотри!" Та посмотрела... и тоже, конечно, поразилась. "Это чего?" - шепотом поинтересовалась она. Кулешов лукаво пожал плечами: "А ты у экскурсоводши спроси!"

     С первого класса изо дня в день несчастную Оленьку учителя корили за отсутствие активности. И здесь, у Медного всадника, в неформальной, так сказать, обстановке, девочка решилась, наконец, активность эту проявить. Тем более, что две молоденькие учительницы, сопровождавшие школьников и уже порядком осипшие от воспитательных мер, стояли метрах в десяти от группы и курили, всем своим видом показывая, что они совсем не учительницы. А просто стоят две современные девушки и курят, а если это кому-то не нравится, не ваше это дело, гражданин, у нас на улице курить не запрещено, шагайте себе, нечего пялиться.

     Кулешов вытолкнул Фалину в первый ряд и бодрым голосом отличника прозвенел: "Здесь девочка спросить хочет!" Толстая экскурсоводша, с десяти утра третий раз повторявшая малолетним тупицам историю пучеглазого медного монстра (на самом деле, конечно, бронзового, но этим она мозги малолеток не отягощала), радостно встрепенулась: "Да?" И Оленька спросила: "Скажите пожалуйста, а что это вон там, сзади?" - и белый пальчик лучиком отметил загадочное место с двумя угадывавшимися шарами.

     Экскурсоводша растерянно посмотрела на учительниц. Те, неправильно поняв ее взгляд, поспешно бросили недокуренные сигаретки на землю и сделали вид, что просто любуются историческими местами.

     Школьники заинтересованно повернули головы к заднице коня и разом ухмыльнулись. Не каждый знал, что это такое, но что это что-то неприличное, догадывались все. Кроме Оленьки Фалиной, конечно... но даже и та поняла (по лицам своих товарищей), что опять ляпнула что-то не то. И тогда Павлик Шульженко, с первого класса тайно влюбленный в безропотную троечницу, решил ей помочь: "А я тоже хотел это спросить!" "И я тоже, и я!" - весело влились в игру остальные третьеклассники.

     Экскурсоводша, бросив еще один взгляд со значением в сторону учительниц, взяла себя, что называется, в руки. "Великий скульптор Фальконе, будучи последовательным реалистом, стремился изваять коня как можно ближе к натуре. Примеченная вами деталь скульптуры является неотъемлемой частью... э... организма лошади мужского пола, то есть жеребца - частью, символизирующей ее силу, мужественность и бесстрашие". Школьники проникновенно затихли. А довольная собой тетенька уже раскрыла рот, чтобы произнести заключительную фразу своей просветительно-воспитательной речи.

     И тут не по годам сообразительный Кулешов, в кои-то веки не поленясь пошевелить даровитыми мозгами, решил уточнить: "Так этот жеребец, значит, мужского рода? А Россия - женского рода. И, значит, мужской пол символизирует женский? Как же так? Я не понял".

     И тут с экскурсоводшей что-то сделалось. Она пошла вся пятнами, разом как-то похудела и спала с лица. Затем она шумно набрала воздуха и осевшим голосом сказала то, что врезалось в память третьеклассников, можно сказать, навсегда (хотя понятно, что жизнь наша - далеко не навсегда). "Дети! Конь - он и есть конь. Что вы от него хотите, говнюки? А Россия - она и без яиц Россия. И какое вам дело до ее яиц? Подумайте об этом на досуге, милые дети. А теперь ступайте к своим долбаным учителкам, а я, пожалуй, пойду домой, сосну часок. Меня тошнит от этого коня. Меня тошнит от урода этого. А особенно меня тошнит от вас, милые дети". Сказавши это, спокойно так, безо всякого там бабьего взвизга, толстая и некрасивая тетенька сделала ошалевшим от восторженного страха деткам "ручкой" и, провожаемая взглядами так ничего и не понявших учительниц, покинула поле боя.

     По бледным кронам далеких деревьев прошелестел холодный ветерок. Над куполом Исакия повисла невесть откуда взявшаяся туча. В верхней точке своего размаха остановился на мгновение изнемогший маятник Фуко. И тут, в одно мгновение случилось три разные вещи. Во-первых, небо над памятником продырявила редкостной силы молния, сопровождавшаяся чудовищным раскатом грома. Во-вторых, разверзлись хляби небесные, и с чистого еще две минуты назад небосвода полило, как из ведра. И, в-третьих, часть конского организма, символизирующая мужество и непреклонность, отделилась-таки от этого организма и скатилась к ногам Славика Кулешова и Оленьки Фалиной. Коллектив, внимание которого отвлекла начавшаяся гроза, ничего не приметил. Учителки погрузили детей в автобус, и тот покатил к месту учебы вымокших третьеклассников. А под курточками у Славика и Оли топорщились бережно прижимаемые к телу яйца Медного всадника...

     Исчезновение яиц было обнаружено спустя две недели посланным для профилактической чистки памятника практикантом Доценко. Случись подобная пропажа в 90-е годы, можно себе представить, сколько шуму поднялось бы в питерских газетах! Не исключено, что даже и в программу "Время" попал бы превратившийся в мерина конь. Но тогда, в 72-ом, в газетах о неловкой пропаже не было ни слова. И знали о ней лишь практикант-реставратор Доценко, соответствующие органы, скульптор А., получивший срочный заказ на изготовление новых яиц и, конечно же, двое третьеклассников - счастливых обладателей сувениров от дедушки Фальконе. Родители Оленьки и Славика на появившиеся в их домах металлические кругляши особого внимания не обратили: ну приволокло дитятко железяку с улицы, ну лежит себе железяка тихонько под секретером... Как говорится, чем бы дитя не тешилось, лишь бы родители не плакали!

     Яйцо, принадлежавшее Оле Фалиной, через пару лет было сдано в металлолом и исчезло без следа. А вот славкино яйцо я видела собственными глазами. В конце 80-ых, будучи студентом журфака, Славик попытался употребить его по назначению, а именно - оплодотворить с его помощью свою молодую журналистскую карьеру. Но доказать, что его яйцо является тем самым, настоящим яйцом Медного всадника, Славе не удалось. Скульптор А., отливший поддельные яйца, был настоящим профессионалом.