Делирий

Опять, опять или снова ночь, а может быть поздний вечер. Я, как всегда, к этому времени уже удобно устроился на диване и на расстоянии вытянутой руки стоит графинчик с бренди. Я слегка пьян и меня овеивают воспоминания. Хулиганящие в моих извилинах молекулы этилового спирта, будоражат память и провоцируют её на то, чтобы достать из своих архивов какую-нибудь щекочущую нервишки историю. Пьяный архивариус, повинуясь приказанию, выпускает на волю туман прошлого…

Ночь чёрной тяжестью ложилась на тишину, захватившую в свои объятия окрестности. Деревня Винкерлинг тонула в сладостном покое, постепенно усыпляя своих жителей. Я же, не поддавался этому гипнозу.

С наступлением темноты, а точнее ночи, я всегда испытываю пробуждение в сознании, оживление фантазии и некоторое волнение, связанное, видимо, с ожиданием прихода гостьи.

Моя гостья - муза, которая посещает меня исключительно в поздние часы суток. Может быть, делая это оттого, что знает - я сова. Когда шестиквартирный дом, в котором я живу, занимая одну комнату в двух комнатной квартире со скошенным потолком, (почти как у Дюрренматта, в его "Город"е) начинает затихать, топя свои шумы в пьянящей ночной тишине, одиночество поистине охватывает меня, и, я - одинокий, начинаю им наслаждаться.

Одиночество - прекрасная вещь; но ведь необходимо, чтобы кто-то вам сказал, что одиночество - прекрасная вещь.* Ох уж этот сарказм Бальзака…. Но он прав, одиночество действительно прекрасная вещь, и это как само собой разумеющееся. Лишь в одиночестве может человек спокойно что-то творить, ваять, давать ход своим мечтам и фантазиям, и при этом наслаждаться самим процессом творения. Не могу себе представить человека творящего, у которого жена (муж) и семеро по лавкам. Нет продуктивного одиночества, - семейный быт его съедает, хотя в истории найдутся исключения. Но исключения - есть исключения. А творческий застой при отсутствии одиночества я испытал трижды. Писал стихи, - встречаю женщину, - влюбляюсь. Период ухаживаний, любовные страдания, и, наконец, мы вместе - больше никаких стихов! Разрыв, одиночество, и вновь ко мне приходит муза. Как старый друг, она навещает мня всё чаще и чаще, как бы для моральной поддержки. Я опять пишу и мне легче. Позже случаются ещё две похожие, банальные истории. Что это? Просто случайные совпадения с периодами творческого застоя, как это бывает у всех? Наверно всё-таки это… невозможность совместного сосуществования музы и обывательского быта, не терпят они друг друга. По воле случая опять я один, без спутницы. Но, этот недостаток возвращает меня к творчеству. Хоть я теперь живу далеко от своих родных мест, муза всё-таки разыскала меня, и вновь, как в былые времена, когда я был один, навещает меня и довольно часто. Я опять пишу стихи, правда, немного - раскачиваюсь, видимо, после долгого застоя. Но, накануне побывав у меня, муза сделала неожиданное предложение: написать рассказ, и подсказала пролог.

И вот, сидя за столом, стоящим у окна, я пытался начать моё первое произведение в прозе. Муза задерживалась, и я смотрел в окно, - смотрел в ночь, спустившуюся на Винкерлинг и затемнившую пейзаж за окном.

Чтобы спровоцировать таинственные токи в сознании, которые послали бы ей некий сигнал в эфир, я выпил шерри. После непродолжительной паузы выпил ещё и начал замечать, как там, где-то ещё очень далеко, в мякоти моих полушарий, что-то забрезжило, и, тронув как будто отсветом зарождающегося утра своды моего воображения, начало расти, наполняя меня чем-то похожим на радость.

Но начавший, было, рождаться в моей душе рассвет неожиданно погас. Вспомнилось одно незавершённое дело. Нужно было позвонить - поздравить с днём рождения одного хорошего знакомого. Собственного телефона я не имел и вынужден был идти к телефону-автомату, находящемуся в метрах пятистах от моего жилища. В тот день я дважды предпринимал попытки это сделать, но не заставал его дома.

Я должен был попытаться ещё раз сбросить груз традиции. За окном стоял октябрь, и это означало встречу с прохладой, сыростью и забирающейся под одежду зябкостью.

Выйдя на улицу в столь поздний час, я обнаружил, что вечер выдался великолепный, романтический. Поняв, что муза поджидает меня здесь, решил пройтись пешком.

По натуре я - человек ленивый и всегда, если мне нужно позвонить, преодолеваю отрезок в метров пятьсот, на своей «Корсе». Но романтизм вечера заставил меня идти.

Мой дом стоит в конце одной из улиц, которых в деревне три. За ним направо стоят ещё два дома, по моей стороне и два по стороне напротив. Здесь улица делает поворот на девяносто градусов влево, а прямо, её продолжает просёлочная дорога с фермерским полем по правой стороне и стеной небольшого заводика по левой, которая тянется вдоль неё метров шестьдесят. По окончании забора, дорога вклинивается в поле, разрезая его и не давая растению, произрастающему на его частях (кажется кукуруза) слиться в единую орду.

К телефону я прошел, свернув перед началом просёлочной дороги налево, прогулявшись между домов, не выходя за границу человеческого жилья. Упоительная тишина, как красивая женщина, сопровождала меня. Вечерний воздух пьянил своей чистотой. Звуки музыкальных установок и телевизоров, приглушённо доносясь до моего слуха, оправдываясь, уверяли: «Ещё чуть-чуть и мы затихнем, - оставим тебя одного».

Не застав очередной раз своего приятеля, я шёл назад тем же путём. Вызвавшая раздражение обязанность похода к телефонной будке, заставившая меня покинуть мою обитель и размягчённое состояние, была погашена букетом вечера, источавшим аромат сказочности. Сложное переплетение:

неожиданное тепло, застывшая влажность, полный диск луны, как результат безветрия туман над полями и низинами, - всё это заманило меня в ловушку сентиментальности. Мне уже не хотелось домой - хотелось задержаться в бассейне сладкой романтики, окунуться с головой в глубину магической, наполненной тайной, красоты природы. Проходя мимо домов, молча утопавших в лунном свете, балконы и веранды которых выходили на встречу ночному светилу, я завидовал, в этот миг, хозяевам этих безвкусных каменных коробок. В эти минуты я мечтал: если бы имел тот или другой дом (в виде дачи), то эту ночь проводил бы в ночном бдении, уютно устроившись в кресле на балконе, периодически поглядывая в телескоп и рассматривая лунные моря, а так же земные пейзажи, застывшие под наброшенной на них паутиной ночного солнца. Так, в своих мечтах, будто во сне, я подошёл к перекрестку, от которого отходит грунтовая дорога. Повернув направо, оставалось пройти метров пятьдесят, чтобы оказаться перед входом в моё, рака отшельника, жильё. Но,… этот вечер был так сказочен, так магически тих, что заинтриговал меня трудно описуемыми душевными токами, требовавшими продолжения наслаждения. И я, не устояв перед их решительным напором, свернул на просёлочную дорогу, дабы прогуляться по границе каменных построек и культивируемых угодий, совершив прогулку так сказать по кругу: свернув на каждом пересечении налево, выйти опять к этому перекрёстку.

Сойдя с асфальта и пройдя несколько метров, я заметил, что здесь всё вовсе не такое как там, между домами. Здесь царствовал туман, который слегка светился, заряжаемый светом полнолуния, сглаживая чёткие границы, и превращая объёмное изображение в плоское. Я был заворожён, и, как лунатик, не думая, двигался в глубь светящейся темноты. Тишина была в сговоре с туманом и, гипнотизируя меня исчезнувшими звуками, затягивала всё глубже и глубже в чрево туманного пространства, запахивая за каждым моим шагом, как полы пальто, волны клубящейся сырости. В моей голове чертыхались сполохи туманных идей, радужных видений, ассоциирующих рассвет, зарождение нового дня и как будто поворота к лучшему витку жизни. И хотя, в глубине моего сознания, объявился глашатай, еле слышимый мной, - пусть и надрывно кричащий, что всё это обман, иллюзии - я, пребывающий в истомно сладких грёзах, не желал его слышать. Я не желал ничего другого, кроме витания в упоительно-гипнотических, анестезирующих течениях утонувшего в ночи эфира.

Наслаждаясь душевными завихрениями, я прошёл метров пятьдесят по грунтовой дороге и замер, почувствовав (а может, это лишь показалось) некий взгляд сзади. Голос сомнения лишь пискнул, не породив задних мыслей. Я обернуться, но взгляд ничего не зафиксировал. Я двинулся дальше, слушая, как потрескивает тишина, глотая крики щебёнки попадающей под мои туфли.

Сделав десятка два шагов, я всё ещё был занят тем, что пытался вызвать вновь фантом, витавший в моих мечтаниях миг назад. Но что-то мешало моему сознанию.

Вдруг… упал чёрный занавес, погасив радужность и все сладостные иллюзии. Явное, колющее чувство, присутствия некой субстанции сзади, как нож вонзилось мне в рассудок. Остановившись, я стал медленно, всем телом, как робот, поворачиваться. Не успев даже представить, что может меня там ожидать, почувствовал аванс, - зашевелились волосы. Ну что можно здесь, в перенаселённой Германии, где не осталось и клочка дикой природы, невероятного ожидать? Повернувшись не на все стовосемьдесят градусов, я задержал своё движение, парализованный мыслью, что увиденное может привести меня к тому, что потом назовут разрывом сердца.

В конце концов, решившись, резким движением преодолел последние градусы и … не увидел ничего, кроме краешка поля, дороги, стены. Страх начал отступать и я с облегчением вздохнул. Показалось, - подумал я, но подумал робко. И не зря. Страх, отойдя на несколько шагов, замер невдалеке от меня - он ждал. Тишина стала зловеще давить на психику.

Хоть я и не обнаружил ничего, чувствуя лишь, как сверлит подозрение, сладостное витание в моих мечтаниях было прервано. Моё непонятное волнение было невнятно и в то же время сильно. Быстро вернуться назад я не мог, думая, что там, всё же, что-то есть. Пристальное всматривание в пелену тумана не принесло результатов. Я двинулся быстрым шагом вперёд, сопровождаемый угрюмым спутником - закравшимся страхом. Вскоре кончился забор завода, и дорога, уходя вперёд, скрылась в пространстве.

Туман здесь был гуще, и далее чем через пять-шесть метров буквально всё растворялось в слабом свечении. Моё паникующее сознание подлило масла в огонь, предположив, что «преследующее» приблизилось. Туман сжал кольцо вокруг меня. Я прибавил шаг, стремясь как можно скорее достичь асфальтовой дороги, проходящей где-то не далеко впереди.

Вступив на неё, я оглянулся вокруг и обмер, увидев две человекообразных тени, пробирающиеся, сквозь посевы, в моём направлении. Моё движение прервалось, - подкосились ноги. Но в это мгновение, я увидел, что тени замерли тоже, видимо смутившись моей неожиданной остановкой.

Всмотревшись, с парализующей напряжённостью, я пришёл к выводу, что это вбитые в землю столбики с табличками. Страх делал своё дело, - оживлял вымыслы рождённые им самим. Раскрытие тайны человекообразных теней, внесло в моё сознание лишь йоту успокоения. В сильном нервном напряжении, я стремился поскорее достичь деревни, войти на её улицы и почувствовать себя в безопасности.

Благополучно пройдя до первых домов, я успокоился, и направился по улицам, прогулочным шагом к дому. На перекрёстке, где моя улица заканчивалась, а продолжением шла просёлочная дорога, я остановился, и посмотрел в туман. В пространстве висела тишина, утопив в себе всё звучащее и видимое. Пережитые мною недавно минуты страха показались коротким дурным сном. Я повернул к дому.

Буквально через пару шагов смутный сигнал, прозвучавший под сводом моего черепа, заставил меня остановиться. Что-то было не так, там, на просёлочной дороге. Медленно, как рассвет, до меня доходило: там есть нечто, чего я, проходя мимо, не видел. Я обернулся. Так и есть! В тумане, примерно в двадцати метрах, на грунтовой дороге, вырисовывался предмет непонятной формы. Это, что-то непонятное, находилось слева от дороги примерно в метре. Неожиданное открытие задержало меня. И, то ли от пристального всматривания или напряжённого копошения в памяти, мне показалось, что непонятный силуэт двинулся. «Я начинаю бредить», - подумалось мне, и я пошёл быстрым шагом по улице. Но, сделав пять шагов, не унявшееся беспокойство заставило меня оглянуться вновь. Я не поверил своим глазам. Это мираж? Галлюцинации? Силуэт приблизился ко мне. Что это может быть? Времени на сомнения было отпущено меньше мизера. Силуэт начал стремительно приближаться. Мертвую тишину разорвал крик ужаса - мой внутренний крик! Я метнулся к моему дому. Во мне проснулся спринтер. Я бежал с отчаянной быстротой, слыша за спиной нарастающий шуршащий звук бешеного движения. Через одно-два мгновения я слышал лишь моё громкое дыхание, заглушавшее всё. Мои чувства были отключены сознанием. Не отключён был лишь смертельный страх, который не давал мне оглянуться. Но, я знал, что нечто догоняло меня.

Влетев в подъезд, я тут же захлопнул за собой дверь и стал держать ручку. Электрический замок давно не работал и, нажав на ручку двери, её мог открыть любой, как изнутри, так и снаружи. Через секунду что-то ударилось в дверь. Это был силуэт, и подтверждением тому было животное урчание, клокотавшее с той стороны. Мгновение спустя на ручку сильно нажали. Парализованный безумным страхом, я держал ручку двери с такой силой, что скорее не выдержал бы металл, чем я позволил бы её повернуть.

Дверь не поддалась и спустя маленький кусочек жизни, послышались удаляющиеся звуки. Я проснулся от оцепенения и бросился на лестничный пролёт этажом выше. Взглянув в окно, я увидел «силуэт», который скрылся через миг за углом гаража.

Кровь застыла во мне, а едва начавшее отступать безумие, замешкалось, и хвостом своим задело мне сердце, пробив его.

«Силуэт» был размером с очень крупную собаку, не имел шерсти и выглядел странно, походя на кошку, что крадётся, прижавшись к земле, и суставы её лап находятся выше спины, а в данном случае намного выше, так высоко как, например, задние лапы у кузнечика. Как это чудовище не набросилось на меня в тумане на грунтовой дороге? Ощущение присутствия чего-то страшного, меня не обмануло. Если бы я увидел его там, где царствовал туман, то разрыв сердца случился бы раньше, нежели это чудище успело прикоснуться ко мне!

Ту ночь я просидел за столом, писал повествование о только что пережитом, пил успокоительное в виде шерри, и ощущал дрожь в коленях.

На следующий день и последовавшие за ним дни, я об этом никому ничего не рассказывал, - ждал…

По прошествии изрядного промежутка времени, я, не услышав ни малейшего, что хотя бы чем-то указывало на «силуэт», начал задумываться. Может, это был лишь хороший дурной сон? Если я расскажу об этом, то меня так и поймут. У меня нет доказательств.

Но с того дня я не прогуливаюсь больше в темноте по безлюдным окрестностям. Ведь, для меня самого существует одно доказательство, и оно будет напоминать о происшедшем всю жизнь. Доказательство это - мой правый висок, поседевший во время этой прогулки.

* О. Бальзак о произведении И. Циммермана "Об одиночестве".

АМНЕЗИЯ

Вот снова вечер, за окном чернота, сырость, холод и порывы ветра. Я уютно устроился на диване с подушкой и пледом. Рядом на низком столе стоит графин с крепким сладким вином. Тишина, одиночество, и беспорядок водят вокруг хоровод. Блаженство из графина с "Малагой" перетекает постепенно в меня. Я чувствую, как хмель начинает шевелить память, и нетрезвый архивариус находит в хранилище щекочущую нервишки историю. Сдунув с неё пыль, он выпускает на волю туман прошлого…

Ночное солнце не взошло. Мрак укрыл небо чёрным плащом, - оно плакало. Тоска поразила сердце, душу, сознание. Безысходность беззвучно стекала по стенам, капала с потолка, попадала на меня и в меня закрадывалась.

Жизнь моя - паук, в паутине которого я трепещу, пытаясь вырваться. Паук этот не просто палач, - он и садист. Впусти в меня яд и всё кончено. О, нет, он наслаждается моими тщетными попытками освободиться, и тянет из меня соки живьём. На сколько меня хватит?…

Нестерпимое уныние выгнало меня из дому, из моих уютных, промокших от одиночества стен. Алкоголь, помогающий мне, правда иногда, бороться с пауком - кончился. Я иду в ближайший гаштет чтобы при помощи алкогольной анестезии перевести нестерпимую тоску в приятную поэтическую грусть. Я надеюсь на это, надеюсь, что удастся; задёрнуть штору, отгородив себя, хоть на короткое время и дать душе паузу, от постылых будней; прикрыть, неприкрашенное уродство обывательской жизни; заглянуть в мир моих грёз.

Улица была мертва. Город жил лишь проезжавшими изредка машинами. Скорбно стояли фонари, источая свет траурными ореолами, будто факельщики схоронившие накануне свою семью. Ночь шипела. Небесные слёзы венозной кровью стекали отовсюду, собираясь в ручейки, и чёрными поблёскивающими потоками по водосточным желобам и канальчикам уносились в черноту. Сырость щекотала меня по рёбрам холодными пальцами.

Первое попавшееся питейное заведение, впустив меня в сумрачную сизоватую атмосферу, придавленную приглушённой музыкой, заставило сосредоточиться. Пришлось перемолвиться с официанткой, проявившей видимо из-за скуки, повышенный, в данный момент, интерес к моей персоне. Ожидая свой заказ, удобно устроившись за столиком, я, осмотревшись, заметил, что в этом довольно безвкусно оформленном помещении, кроме меня, находилось ещё две персоны, сидевшие на большом расстоянии друг от друга. Видимо эти двое были такими же, как и я, любителями одиночества.

Как только я получил свой Асбах-кола со льдом, ко мне, за столик, подсел тип со своим бокалом. Взглянув на него и не узнав в нём никого из моих знакомых, я внутренне содрогнулся: не люблю общаться с незнакомыми, ведя с ними разговоры ни о чём. О чём я могу говорить с незнакомым мне скандинавом? Лишь о погоде.

«Скандинавом» я окрестил его в одно мгновение, так как он ассоциировался мне своим видом с жителями тех стран.

- Ты откуда, дружище, - начал он, - по твоему акценту я сразу понял - ты не немец.

- Правда?! Да мы с тобой соседи! Я из Финляндии, из Лаппенранты.

- Я уже двенадцать. До сих пор не привык к ним. Услышал, что ты иностранец и, знаешь, обрадовался. Ну, думаю, земляк объявился. Всё, кто бы он ни был, с ним отмечу свою удачу. Давай выпьем, и, заказывай, что ты там пьёшь, смело и сколько хочешь. Я - плачу! Я разбогател недавно.

- Поздравляю. А почему ты сказал, что я твой земляк? Я же не земляк.

- Земляк, земляк. Ты - иностранец, и я тоже иностранец. Ты с земли, которая не Германия и я с той земли, что не Германия. Мы оба с одной земли - Инострандия. Потому мы и земляки. Выпьем!

Мы выпили, потом ещё. Заказали очередные порции, и выпили вновь. После трёх - четырёх «приёмов», я почувствовал, что штора стала задёргиваться и отгораживать меня от моих реалий.

- Двенадцать лет живу здесь, и не освоил баварского, - продолжал скандинав.

- У меня тоже с ним плачевно. Понимаю лишь слова схожие с Hochdeutsch.

- Вот-вот. Единственная фраза, которую я знаю: I ho Di scho lang nima gґsen.

- Какое совпадение. Это также и моя единственная фраза из баварского: Ich habe Dich so lang nicht gesehen.

- Что вы там? Смеётесь над баварским? - спросила, подходя к нам, официантка.

- Ах, из России, - а ты? - спросила она «скандинава».

- По-фински не знаю ничего, а вот по-русски, кое-что из одной песни: летни дощь, летни дощь…. Ну что?…

- Yksi, kaksi, kolme, nelja, viisi, kuusi, и так далее,- блеснул я познаниями в финском.

- Что это?! - залилась она смехом, а на лице скандинава проявилось приятное удивление.

- Один, два, три, четыре, пять, шесть, - пояснил скандинав.

- Ну, и вы хотите сказать, что ваши языки звучат красивее? - продолжая смеяться, с трудом выговорила она. Но, не успели мы что-либо возразить, как она с нами распрощалась, и, сняв маску весёлости, направилась обслуживать нового посетителя.

Это коротенькое, непринуждённое общение несколько развеяло облака тоски, клубившиеся в моей душе. Он представился, - его звали Юха. Фамилии он не назвал. Я чувствовал, что расположил его к себе. И, видимо поэтому он решил излить точившую его тайну, поделиться со мной о своём везучем невезении.

Он попробовал воплотить одну свою идею: угадать шесть номеров в лотерею. Он отгадал шесть правильных, и с одной стороны ему повезло, он взял максимальный выигрыш, но с другой стороны, выигрыш оказался маленьким, всего стошестьдесятпять тысяч. «Шесть номеров, - сетовал он, - такое бывает раз в жизни, и тут на тебе: таких оказалось много, именно в этот раз!»

Но, стошестьдесятпять тысяч - это тоже деньги, и поэтому он угощает, - пей, сколько хочешь.

- Что тебе сетовать на малый выигрыш, ведь ты можешь взять его ещё раз. Ты же попробовал одну идею. Попробуй её ещё раз.

- Я думал над этим. Выиграл я в среду, - попробовать в субботу? Но…

- Что но? В субботу выигрыши всегда выше. Ещё раз напрягся, рассчитал и ты - миллионер.

- Я не хотел бы больше пробовать, - медленно произнёс он. Я вопрошающе взглянул на него.

- Понимаю твой вопрос,- продолжал он. - Это кажется нелепо, отказываться от такой казалось бы реальной, и реальной чуть ли не на сто процентов, возможности. Но в этом деле имеется один странный момент, который…

Юха замолчал. Я молчал тоже. Пауза затянулась минут на пять. Он, видимо, решал: делиться своей тайной со мной, можно сказать первым встречным, или нет. В конце концов, подавив в себе сомнения, и отдавшись распиравшей его душу жажде поделиться, мучившими его событиями, он заказал нам двойные порции «Асбах-кола со льдом» и сделав потом, большой глоток, продолжил.

Он начал объяснять мне, что его давно мучило желание стать свободным человеком, не ходить на службу каждый день и не прожигать там столь огромную часть жизни, только ради заработка на хлеб насущный. Но как? Что можно предпринять? Самый лёгкий способ, - это выиграть в лотерею миллион и больше не работать. Но, этот способ хоть и лёгкий, но уж слишком маловероятный. Долгие размышления дали одну идею: попробовать использовать для этой цели нечто такое, до чего кто-нибудь вряд ли когда-нибудь додумывался.

- Я решил попробовать… амнезию. Звучит несколько странно, но… я в последнее время, и не раз, замечал, что если много выпивал спиртного то, проспавшись, не мог вспомнить; ни концовки пирушки; ни то, как я доходил до дому; а так же, как очутился у себя в постели. Причём, во всех случаях я спал раздетым, и одежда моя аккуратно висела на стуле стоящем рядом с кроватью. По утверждениям моих коллег, я заканчивал вечера и уходил домой в изрядном подпитии, но контролирующем абсолютно все свои действия. Я же этого ничего не знал, не помнил!

Раздумывая над этим, я думал так же, нельзя ли это использовать. Ведь используют же для разных целей гипнотическое состояние мозга. Я нашёл некое сходство нашего мозга с компьютером и представил его имеющим RAM - оперативную память и долговременную - твёрдый диск. В тех случаях, когда, я выпивал слишком много, алкоголь отключал долговременную память (твёрдый диск), а оперативная память (RAM), оказываясь, видимо, более стойкой, продолжала действовать, и таким образом я контролировал свои действия пока, в конце концов, не засыпал. Засыпание - это как выключение питания у компьютера. Выключил, и всё, что было в оперативной памяти, теряется. Примерно то же самое происходит в мозгу: выключился, то есть заснул, и всё забывается - амнезия. Мне приходит в голову одна мысль: поэкспериментировать с одной лишь оперативной памятью при отключённой долговременной. Вспомнил, что, экстрасенсы рекомендуют при занятиях медитацией выключать все электроприборы в помещении, где будет проводиться медитация, и не просто выключать, а даже выдёргивать шнуры питания из розеток. Ведь если сетевой шнур в розетке, то, понижающий трансформатор остаётся включённым в сеть, и хоть он не потребляет электричества, он сохраняет вокруг себя магнитное поле, так как его первичная обмотка остаётся под напряжением. Доказательство этого: если приложить ухо к выключенному электроприбору, слышен гуд, который исходит от трансформатора. Магнитные поля, давая наводку, создают помехи и, хоть и не заметно для нас, но мешают нашему мозгу проявлять особые качества, так называемые сверхъестественные возможности. Например - предвидение. Все эти предпринятые меры не дают особого результата, ведь нам некуда спрятаться от радиоволн, которыми перегружен эфир. Я решил в помощь отключённым приборам добавить и отключение долговременной памяти (твёрдый диск) - дать максимальную свободу оперативной памяти (RAM). Решившись на это, я выключил, полностью, все электроприборы в моей квартире и начал нагружаться алкоголем. Чтобы узнать о свершившихся событиях после отключения долговременной памяти я использовал маленький магнитофон. Для исключения электромагнитных наводок от блока питания - применил батарейки - постоянный ток. Трансформатор и выпрямитель, в этом случае, исключены. На «рабочем» столе я положил лист бумаги и крупно написал команды для себя. Ведь когда останется функционирующей лишь моя оперативная память, я буду уже сильно пьян и, возможно, отвлекусь от намеченного, занявшись чем ни будь другим. На стол я положил также бланк лотереи. Команды я записал такие, которые требовали от меня пристального всматривания в клеточки с цифрами. Со стороны это покажется глупостью, но я надеялся увидеть выигрышные номера, думал они будут как-то выделяться: быть более яркими, светиться, или выделяться ещё как ни будь. Если я таковые увижу, то должен был произнести их вслух и записать, если смогу. Эти команды тоже были записаны на листе. Для записи сеанса я применил одно-кассетный магнитофон с реверсом. Купил самую долгоиграющую кассету - 120 минут. При записи, с реверсом, на двух сторонах - это два часа. Я думал этого хватит. Вряд ли я смогу выдержать больше, что б не уснуть. У кассеты я удалил второй ракорд, чтобы при окончании первой стороны, запись сразу же продолжалась на второй, на случай, если что-то произойдёт именно в этот момент. Пока пройдёт ракорд в одном направлении, потом в обратном, - это занимает примерно десять секунд - многовато. Программу реверса включил лишь на проход плёнки туда и обратно, потом - стоп. Итак, всё было готово. Для отключения моей памяти я применил дорогой коньяк «Hennessy». Здесь я исходил из того что: дорогие напитки очищены лучше и окажут меньше вредного влияния на мозг. Выпив граммов триста, я включил запись, и стал оповещать о каждой новой порции, выпитой мной. Манипулировал я с 40-граммовой рюмкой чтобы потом посчитать и знать при каком количестве достиг амнезии, и как в дальнейшем менялось моё состояние. Определить это можно по голосу. Кстати сказать, не каждый сможет достичь состояния амнезии, бодрствуя. Кто-то заснёт раньше времени, кого-то будет рвать от алкогольного отравления. А я утратил рвотный рефлекс, могу выпить очень много, а мучиться буду лишь после сна, на другой день. Считается: потеря рвотного рефлекса - первая стадия алкоголизма. Но, не будем затрагивать моральные стороны этого вопроса. Факт тот, что я выиграл, - я добился своего. И…сам знаешь…победителей не судят.

Короче говоря, - я не знаю, что я там увидел. На следующий день, когда я проснулся с головной болью (вот тебе и дорогой коньяк) и наполненный непонятным беспокойством и слабым страхом, сразу же стал прослушивать запись. По подсчёту, выпитых до начала записи и после, рюмок, оказалось, что должного эффекта, - эффекта «ясновидения» я достиг, выпив 520-граммов. До четырёхсот выпитых граммов, я помнил, хоть и плохо, свои действия, но потом всё - провал. Но! На кассете среди всякой белиберды, которую я там нёс, были названы шесть чисел и они оказались выигрышными. И вот теперь я не знаю; или это просто случайность, совпадение; или это сработала моя система?

- Сработала твоя система, - пробудившись от заворожённого этим рассказом состояния, ответил я. - Ты открыл, изобрёл новый способ, скажем так - гадания!

- Ну! Новый! способ гадания. Напиваться до невменяемого состояния - это способ гадания?

- Почему нет? Каких только способов не существует. Например: ты слышал о маркизе де Бирсе?

- Он тоже гадал, и он считается основоположником некромантии.

- Де Бирс считается основоположником некромантии в России - запредельного и жуткого гадания с помощью мёртвых. При этом гадании для вызывания мёртвых, чтобы узнать у них будущее, требуется живая человеческая жертва, кровь которой даёт необходимую силу мертвецу.

- Это что-то похожее на спиритизм, только кровавый, - медленно произнёс Юха.

- Похоже. Так что твой способ можно воспринять вполне серьёзно. Ты можешь проделать это ещё раз и даже не раз. Это способ, система! Представляешь перспективу?!

- Я не хочу, больше, проводить эти сеансы, - сказал он и изменился в лице. Наступила пауза, в течение которой мне показалось, что он вспоминает что-то такое, о чём он не решается говорить. Движения его стали сбивчивыми, лихорадочными. Он закурил - руки его дрожали. Его захлестнула мрачная волна внутренней тревоги. Вопрос, родившийся у меня от недоумения, застыл на губах.

- Голос на плёнке, назвавший шесть чисел, был не мой голос, - вымолвил он.

Взглянув ему в глаза, я содрогнулся: он смотрел не на меня, а куда-то чуть выше моей головы и в глазах его метался страх.

- Ты просто не узнал его. Нам собственный голос в записи всегда кажется не таким как на самом деле, и ты был уже в сильном подпитии, - попытался я его успокоить, но сам почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он же стал объяснять, что узнавал свой голос на плёнке, и до шести названных чисел и после, а вот числа называл кто-то другой. При этом объяснении его голос резко менялся, становясь; то неуверенным, дрожащим; то размеренным тяжеловесным. Говорил он также, что продемонстрировать запись не может. Он стёр её через неделю после сеанса, не выдержав ночных кошмаров, преследовавших его каждую ночь и которые прекратились после того, как запись была уничтожена. По его словам, голос тот был потусторонним; был он монотонным, с каким-то нечеловеческим тембром; каждый звук моментально обрывался, не звучал, не держался и мгновения - затухал. Это было соприкосновение с запредельным. Он напуган, пробовать ещё раз не решится. Ужасны и естественные последствия на следующий день. Ощущаешь непонятный страх. Боишься непонятно чего. Видимо страх исходит от пробела в памяти. В тебе отсутствует информация за тот промежуток времени, в который царствовала амнезия. В твоём подсознании нет информации о твоих действиях. Кто знает? Может, ты куда-то пошёл и убил человека, или ещё чего натворил.

Я был потрясён и наполнялся непонятным чувством. Чувство это было противоречиво: захлёстывало моё сознание, от близости к возможности приобретения свободы (я же получал секрет этого), и в тоже время давило страхом, начиная всё больше и больше пугать меня, постепенно перекачиваясь от моего собеседника, заливаясь в глубины сознания. Наши голоса умолкли, невидимая тяжесть стала давить на нас. Она медленно опускалась на всё вокруг; на наши тела, на стойку бара, на наш стол, раздавив до полного исчезновения крупицы слабого, как дистрофик, веселья, зародившегося было в нашем дуэте. Потом, как бы очнувшись, я вылил в атмосферу уныния свои рассуждения; о ещё одном сеансе, накануне субботы; о возможном выигрыше в миллион и более. Я мотивировал тем, что у него всё, требующееся для сеанса, уже есть и опробовано. Ему остаётся лишь купить бутылку крепкого напитка и выдернуть все шнуры из розеток. И после чего он может наложить печать забвения на это открытие.

Моё излияние возымело действие. Юха решил перетерпеть все неприятные моменты и страхи свои, проведя ещё раз сеанс в конце недели. В ту же субботу мы договорились встретиться, здесь же, у официантки, знающей два слова по-русски. Мы распрощались. Юха уехал на такси.

Я побрёл домой под продолжающим плакать, небом. Выпитый в большом количестве алкоголь не давал о себе знать. Все его попытки, затянуть туманом моё сознание, рушились. В сознании бушевал смерч, возникший от только что мною познанного. Ночь играла со звуком моих шагов, повторяя их эхом. Чёрные тени танцевали вокруг, водили хоровод. Сырость, повисшая в воздухе, целовала моё лицо. Зябь смеялась надо мной, нежно дотрагиваясь своими холодными ладонями до моих рёбер. Откуда-то издалека, по лабиринтам моего тела, катила волна усталости. Я чувствовал её приближение и понимал, что бороться с ней, нет никаких сил. Но я понимал также, что придя домой и рухнув на кровать, не смогу заснуть.

Дотащив себя до своего "небоскрёба", я уже не чувствовал тела, лишь чувствовал как жжёт ступни, будто стоял на адской сковородке. Квартира встретила меня добрым немым уютом. Я принял таблетку снотворного и лёг в постель, нежно принявшую меня. Тепло, мягкость, блаженство - разлились. Невнятные ощущения пленили мои члены. В сознание стали забираться каламбуры непонятных дум. Началось лёгкое падение. Сверху, с огромной скоростью рухнула чернота…

В назначенный день, я напрасно ждал его в том гаштете, - он не пришёл. На следующий день я опять отправился в «наш» кабачок, и опять напрасно прождал его. В понедельник я поехал на улицу, которую он назвал, сев в такси. Пройдя её вдоль, и читая все таблички с именами у дверных звонков, обнаружил надпись: Юха Хилтунен. На мои звонки никто не отозвался. Я поехал домой, зная уже адрес моего знакомого. Номер его телефона я нашёл в телефонной книге. Лишь на следующий день на том конце провода, ответил женский голос. Я спросил Юху Хилтунена.

- Он умер, в пятницу поздно вечером, от кровоизлияния в мозг. Он очень много выпил и при этом пытался заполнить карточку лотереи. Инсульт настиг его прямо за столом…

- Скажите,… как…его обнаружили? - после некоторого молчания, вызванного взрывом душевной боли, спросил я.

- В пятницу днём он заехал ко мне, и попросил приехать к нему в субботу: для полного решения вопроса с алиментами на дочь, и оставил ключ от квартиры. Это на случай если я приеду, а он, может быть, выйдет ненадолго в магазин. Вот я и приехала…

Выходит: он предчувствовал фатальный исход и сделал этот предусмотрительный шаг. А если бы не сделал? Когда бы его обнаружили, одинокого? А виноват в этом, хоть и косвенно, я. Я! Я спровоцировал его. Но если б это можно было знать. Видимо больше одного сеанса…. Инсульт, я думаю, спровоцировал не алкоголь (хоть так и кажется), а то к чему он прикоснулся.

Раздираемый сворой разных чувств; и вины, и сожаления, и… жажды свободы, я решил стать его последователем и провести, минимум, два сеанса. Правда существовала одна большая проблема: я никогда ещё не достигал, амнезии…

И.С. Бах.

Токката и фуга ре-минор.

Тихая и тёплая августовская ночь. Я расположился в кресле на балконе. По правую руку от меня маленький столик, на котором красуется парочка: стаканчик и графинчик с бренди. Поэтическое тепло, которое предоставляет мне любезно графинчик, начинает разогревать архивариуса. Он, взглянув в чёрное небо, видит, что аудитория наполнилась слушателями, которые, мерно помигивая, ждут повествования очередной истории. И выпив стаканчик бренди, хмельной архивариус лукаво улыбается, и открывает нужную страницу…

Прогуливаясь, однажды, поздним вечером по тихой, безлюдной (даже днём) аллее и наслаждаясь печальным одиночеством, сладко томящим душу, я увидел его. Его, неожиданно появившегося, словно чёрный дух, в конце этой, выстланной сквозь строй сказочно произрастающих деревьев, галереи. Мне и раньше приходилось, правда изредка, встречать здесь одиноких прохожих или бытовых бегунов, но в этот раз появившаяся фигура вселила в меня беспокойство.

Появившись неожиданно: так неожиданно, как грянет выстрел, он сразу чем-то дал понять мне, что я испугался. Страх, быстро закравшийся в меня, помимо пугающих эмоций, в большой дозе парализующих, внес элементы стимуляции, которые, в данный момент, массировали мой мозг. Начались панические рассуждения. Они метались от одной крайности к другой или до середины третьей.

Он шёл на меня с магически плавной уверенностью и ни в едином его шаге не было и капли сомнения.

Бежать, метнуться в сторону, сквозь кусты к улице, на которой нет людей, но есть машины. Там он, уж, не нападёт. Но почему?! Почему я решил, что он - это…не знаю что, но что-то страшное и страшное до самой последней ступеньки понимания этого значения. Он…, он просто прохожий, как и я. Он вышел пройтись перед сном. Если взглянуть сейчас с высоты на город то, мы увидим множество таких гуляющих, чему первый пример - я сам. О Боже! Но почему, почему я не хочу себе верить?!…

Расстояние сокращалось. Волна противоборства между инстинктом самосохранения и силами культурного поведения, самосдерживания, одним словом, стеснения, росла. Поднимаясь от пояса всё выше, заполнив почти полностью лёгкие, грудь, подкатывалась к горлу, желая, видимо, породить крик. Это была паника. Но, чувство стеснения было крепко, видимо потому что не бывало ещё в умопомрачающих передрягах.

Моя походка дрогнула. Я почувствовал, как у меня слегка подкосились ноги. Не подавать вида, кричал я себе внутри. Вот увидишь: мы просто пройдём мимо друг друга, разойдемся, как расходятся миллиарды людей на улицах, и всё….

Н-е-е-е-т!…. Закричал я отчаянно в сознании и замер…. Между нами оставалось не более десяти метров.

Стыдно же, он ведь наверняка простой человек, а ты слюнтяй - как бы тебя покрепче,… - наложил в штаны!

Что?…. Что!?… делать? Находясь между двух огней надо принять нейтральное решение; загладить промах с оступью и не побежать; сделать вид как будто на что-то наступил, слегка споткнулся.

Смотрю себе под ноги, делаю вид, что удивлён чем-то, попавшим под ногу, но и наблюдаю за ним. Что-то щекочет меня по щекам, сбегая в низ от висков. Я не знаю, что это - не успеваю подумать. Он - в метре от меня. Я выпрямляюсь, ведь я уже «понял», обо что споткнулся, и, к тому же, я должен пройти мимо него спокойно: ведь в моём паникующем воображении рождался просто сын страха - бред. Вот он и…. Непонятный фрагмент, напоминающий шипение змеи, тронул мой слух. В следующее мгновение, что-то воткнулось в глаза и разорвало ноздри...

Я просыпаюсь, и…, и…, я просыпаюсь, просыпаюсь во сне. Конечно - это сон. Но, сон, этот, страшен. Я! О Боже, я! Это я?! Нет!… Нет, - это… не я…

Во мне всё дрожало, но дрожало внутри. Я был крепко, очень крепко, привязан к каким-то брёвнам или столбам. Придя в себя через несколько мгновений уже окончательно, - понял!… что… страх был… прав.

Он ухмылялся, подходя ко мне (об этом говорили его глаза) и, поднося большое зеркало, чтобы я, туго привязанный, мог себя увидеть. Я голый, но не совсем. На мне одето, что-то в виде металлических или пластиковых плавок - прикрыта мужская ахиллесова пята.

Сознание моё молчало…. А что оно могло сказать?! Я ведь вспомнил, сейчас, чувство сомнения, можно сказать до смерти своей, боровшееся за меня. Почему я не побежал в сторону улицы? Почему?! По-че-му?…

Стеснение! Что это? Что!!! Мне сейчас не до рассуждений,- он подходит ко мне с… я не знаю что это, не успеваю понять. Волна чего-то, с болью, с неописуемой болью, обрушилась на моё тело. Первый удар, от неожиданности, неописуем!…

Это знают теперь не многие: удар кожаной плетью по рёбрам. Яростный зверь вонзается тебе в бок! Это боль - страшная боль, но это не всё,- это лишь вступление. А далее…

Я начинаю, его рассматривать, пока он не помрачил моё сознание, непереносимой мукой. Вот он стоит передо мной…

Я жертва - он палач! И что теперь? Вырваться, - увы, не получается, - узлы надёжны. Проблески сознания дают последние крупицы понимания, заставляя внимательно взглянуть на него. Половина лица его повязана платком, на ушах - наушники. Глаза его смотрят отрешённо, куда-то в даль, сквозь меня. Повернувшись, но, не двигая глазами, он сделал шаг к столу и включил стоявший там магнитофон. Громкое и качественное звучание ударило из колонок спрятанных где-то в углах застенка. И тут же, варварское изобретение: смесь музыкального шедевра и неописуемой боли, захлестнули меня. Резким движением он выхватил откуда-то ещё одну - маленькую плеть.

После нанесённых им нескольких частых, коротких ударов, он стал чередовать их с ударами тяжёлой плетью и после взрыва, низвергших меня в ад мгновений, идущих в такт музыке, я понял, что он «расписывал» меня под «Токкату и фугу ре-минор» Баха!

В помутневшем от боли сознании искрой чиркнуло: «Это же почти восемь с половиной минут!»

Вступившие низкие регистры заставили меня забиться в конвульсиях.

От рвущих укусов казалось, что глаза вот-вот выскочат из орбит. Плети проваливались в глубь меня. Обрушиваясь на руки, ноги, - отрубали их. Я, обезумевший от боли не кричал - я выл, и вопли мои помогали мне, не позволяя разорваться моему рассудку. А орган играл и играл шедевр Иогана! Участки тела, получившие порцию садизма, притупляли свою чувствительность. Он знал об этом, и переходил к другим областям моего тела, и сёк и сёк, замирая на песчинку времени при паузах соответствовавших тактам музыки, стараясь, видимо, произвести столько ударов, сколько нот в токкате Баха. Палач дирижировал, упиваясь своим особым наслаждением, закрывая глаза в моменты сильных душевных эмоций, плавая в философских волнах страдания, подводя меня постепенно к умопомрачению. Заключительные, пышные аккорды, заставили меня увидеть, в узкой видимости, непонятные рожи, выныривавшие из чёрных потоков лившихся со стен и потолка. Катящийся на меня и всё более нарастающий ком, из которого торчали обрубки рук, ног и что-то трудно описуемое, похожее на распоротые животы, стал гасить свет в моих глазах. С последней нотой последовавший разрыв ноздрей, задёрнул чёрный занавес.

Вздрогнув, я открыл глаза и… увидел утро. Я сидел один на скамейке в парке. Я узнал это место, - это было место, находившееся недалеко от точки соприкосновения с ним. Всходило солнце, золотя окна в домах и окрашивая сами дома в веселящий, поднимающий настроение цвет. Хаотичное, несмолкаемое ни на минуту щебетание птиц, рождение нового дня - всё это должно было радовать душу, но пережитое этой ночью, не позволяло мне в полной мере это замечать и этому радоваться. Я чувствовал озноб, но всё тело моё горело. Меня колотила дрожь. Я запустил руку под рубашку, и заметил, что вся одежда сидит на мне неудобно, как-то наперекосяк. Дотронувшись до горящей груди, почувствовал, что кожа моя смазана чем-то жирным, какой-то мазью или маслом.

Эта ночь дотронулась тяжёлой рукой до моего рассудка, и он ещё никак не мог оправится от пережитого. Как боксёр, только что очнувшийся от нокаута, я, с трудом поднявшись со скамейки, потащился, как изнеможённый бесконечной пьянкой и недоеданием алкоголик, домой.

Войдя, шатаясь, в свою квартиру, я сразу же направился к книжным полкам. Чего я хотел? Стоя перед стеной, пестрящих в моих глазах корочек книг, я вспоминал фрагмент из какого-то произведения, который, как мне казалось, имел нечто общее с картинками сегодняшней ночи, как фрагменты видеоклипов, мелькавшими в моей памяти.

Да, вот! Роберт Блох: « Череп маркиза де Сада».

«Но де Сад был не простой распутник с примитивным желанием причинять боль. Пожалуй, это был «философ страдания» - проницательный учёный, человек с изысканным вкусом, получивший прекрасное воспитание и образование. Он был удивительно начитан. Он был мыслителем, замечательным психологом, писателем и - садистом». Я заплакал, почувствовав в этих словах несправедливость и цинизм. Изощряться в словотворчестве, описывая что-то, о чём имеешь лишь теоретические понятия…. Хотя, ведь мой «Де Сад» тоже не простой садист. Он защитил мой пах от попадания по нему плетью. Если бы на моём месте оказалась женщина то, я думаю, он защитил бы её «ахиллесову пяту» - грудь, каким-нибудь металлическим бюстгальтером. Ему, видимо, требуется чистая человеческая боль, а не боль мужчины или боль женщины, и он делает свои жертвы среднеполыми. Кто же он, этот изверг, применяющий хитро нервно-паралитический газ?!

Мой порыв идти в полицию сдерживала неимоверная усталость. Встав под душ, я тут же выскочил оттуда - вода обжигала воспалённую кожу огнём. Надев пижаму я лёг в постель и мгновенно провалился в никуда.

Проснувшись через шесть часов, я почувствовал, что слегка отдохнул, и, сняв с себя спальные принадлежности, обнаружил… отсутствие следов избиения. Я понимал, что это действие того снадобья, которым были смазаны мои раны. Никаких следов! Но память, моя память, их хранила, и будет хранить.

Я сделал заявление в полицию. Я подвергся медицинскому обследованию, а потом психиатрическому. Результат - я сумасшедший… Они заперли меня в сумасшедший дом. Почему - потому, что я говорил правду и настаивал на ней. Но, это было не то, что любят они. Люди, а тем более власти, не любят признавать такую правду. Если хоть что-то будет указывать на нечто неестественное - это бред, вымысел, галлюцинации!

Я не отрицаю, что перенёс сильнейшее нервное, психическое и болевое потрясение, но я не сошёл с ума. Итог всей трагедии, случившейся со мной после встречи с «маркизом де Сад», скрывается в поразительных свойствах той жирной мази, которая уничтожила следы пытки надо мной, но сделала меня ненормальным в глазах других. Место, где находится камера пыток, инкарнированного «маркиза де Сад», я смогу найти, хоть это будет и очень трудно. Но, всё же это возможно.

Я, когда он вытаскивал меня из подвала, думая, что я без сознания, а я в нём находился, и лишь по воле необъяснимого случая на короткий миг пришёл в себя, запомнил двор его дома, марку и цвет его машины, в которую он меня грузил. Это было каким-то магическим пробуждением, всего на несколько секунд, но это было! Мне нужно только вырваться отсюда.

Я, уже было, почти выносил план своего бегства, как вдруг он явился ко мне во сне и предупредил меня: что если я предприму активные действия, - действия угрожающие его бытию, то, он заберёт в свой подвал Анну - моего близкого друга. Он проиграет на ней семь токкат ре-минор. Этого она не выдержит, этого не выдержит и мужчина!…

Так как мне не верят, не позволяют предпринять действенные шаги, и сами они, не хотят что-либо сделать, - я решил молчать, и мучится здесь, в этой белой палате, но скрывать тайну, от которой мрачнеет рассудок. А может быть он, на самом деле, уже...?

ВСПЛЕСК

Скоро Новый год, осталось лишь несколько дней. На дворе морозец и лёгкая метель. Взгляд за окно не различает вдали горизонта. Нет неба и нет земли, всё слилось. Резвящийся в воздухе снег стёр границы, разукрасив всё в серо-белый цвет. Непригожий день имеет свою прелесть, - он уютен. Правда, уютен он, если ты находишься в уюте. А я устроился как раз так: сижу в кресле-качалке укрывшись пледом и под рукой на низком столике графин с бренди. Я подумываю: как не плохо было бы иметь камин. Как душевно сиживали перед ним Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Пожалуй, надо будет купить электрический. О, что это? А-а-а это идёт архивариус, услышав аромат бренди. Он несёт с собой одну декабрьскую историю. Декабрь тот был тёплый, без снега, но памятный. Сдунем-ка пыль с этой истории…

Разглядывая свои ботинки, Спилсэн думал: «Выдержат ли они? В лесу такая сырость». Обувь его оставляла желать лучшего.

«Боже, как я обветшал»,- сокрушался он, переведя взгляд с обуви на пару старых курток и пальто, грустно висевших на вешалке.

«Да, плачевно. Когда в последний раз я себе что-то покупал? Всё, что у меня есть - такое старое, поношенное. Хорошо хоть квартиру удалось снять с мебелью, - какой выигрыш в средствах. Впрочем, что себя сейчас терзать, вспомнить ещё и то, как ты одинок, - разбередить душу. Перестань! Давай собирайся, куда ты собрался идти, - скоро начнёт смеркаться».

На мгновение он замер, почувствовав, как наполнились влагой его глаза. «Ну, вот видишь. Сейчас заплачешь от жалости к себе».

Резким порывом он сбросил с себя грусть и стал собираться дальше. Нашёл свой старый, частично сломанный плеер, наушники, взял плоскую, 350-граммовую бутылку из-под коньяка «Бисквит». Она служила одновременно; и удобной фляжкой и воспоминанием о лучших временах. Наполнил её дешёвым бренди из простой бутылки, нарезал несколько кусочков колбасы, несколько ломтиков хлеба. Завернув закуску в фольгу, педантично положил её в отдельные целлофановые пакетики. Потом взял кассету с музыкой, навеивавшей на него странное, мечтательное состояние, и, натянув свитер, локти которого уже светились и джинсовую куртку на искусственном меху, отправился в лес.

Так как он жил на окраине небольшого городка, то, добраться до леса было делом не долгим. Здесь Спилсэн направился на тот участок, где он когда-то уже гулял и заприметил одно местечко. Оно находилось не глубоко в лесу. Он уловил здесь однажды в воздухе запах озера: воды и тины. Это напомнило ему детство. Прямо в том месте стояла охотничья вышка, довольно высокая, с крышей и закрытая с трёх сторон от ветра. Спилсэн решил расположиться на ней, забравшись наверх; наслаждаться воздухом, пейзажем, тишиной, вливая в себя жидкость крепостью 36 градусов.

Зима в этом году выдалась на удивление тёплой. Температура держалась от минус 1-2 до плюс нескольких градусов. Конечно же, никакого снега, лишь сырость. В этот пасмурный безветренный день, влажность в лесу была предельно высокая. Стоял лёгкий туман. Температура плюс. Спилсэну погода нравилась.

Довольно быстро он добрался до «своей» вышки, огляделся по сторонам. В декабре, в четвёртом часу вечера, время уже не для гуляний по лесу. Его это устраивало: быть одному наедине со своими мечтаниями.

На вышке, удобно расположившись, Спилсэн приложился к фляжке. Потом, вставив пуговки-наушники в уши, включил плеер.

Бездыханный лес, лёгкий туман, бренди и романтическая мелодия ввели его в мягкое грустно-душевное состояние. Вспомнились слова из одной русской песни:

Но, туман, встававший здесь, среди гордых сосен в мёртвом, сказочном лесу, навеивал ему в душе радужность, приближение чего-то светлого, радостного, что должно было скоро произойти, неизвестно когда, но скоро. Это состояние, вызванное искусственным образом, заполнило его сознание, укутав в ничем не выраженные мечты, - просто радуя, как взгляд в чистое небо после ливня.

Отец его был из России и Спилсэн унаследовал от него знание русского языка; был знаком с русской литературой, с советскими и русскими песнями и даже природой, побывав в детстве с отцом на его родине. И этот, случайно встреченный в лесу запах озера, ассоциируя, разбудил щемящее воспоминание о российских походах на рыбалку. В такие сентиментальные минуты Спилсэну обычно вспоминались русские поэтические строки. Они казались ему более чувственными, более душевными. Приложившись ещё раз к своему «Бисквиту», он поплыл в приятном потоке, который, слегка покачивая, уносил его куда-то в даль. Эта «нирвана» мягко погружала его в тёплую ванну собственного мира.

«Надо же - я открыл замечательную вещь: выпивать в спящем лесу на изумительно чистом воздухе. Моё открытие! Надо его запатентовать. Ноу-хау!», - иронизировала захмелевшая голова Спилсэна. Он снял наушники, втянул поглубже воздух и расслабился на скамейке, на высоте трёх метров над землёй. Нежная слабость растёкшаяся в нём, набросив вуаль дремоты чуть не закрыла его веки. «Какая тишина. Даже птиц не слышно. Лес будто вымер. И я сижу здесь, притихший, как птица в гнезде».

Но тут, как бы желая прервать царившее безмолвие, откуда-то слева, донёсся звук,- хрустнула ветка.

«Ну вот, кто-то хочет прервать мой диалог с одиночеством: косуля, кабан?» Он заставил себя приподняться, чтобы выглянуть из-за стенки и тут же замер - кровь ударила в голову. Этого он никак не ожидал. По дорожке проходившей мимо его вышки, шёл человек. Спилсэн хотел мгновенно отпрянуть назад, но не смог, - неведомая сила заставила его замереть: тот человек смотрел на него.

Сознание Спилсэна мгновенно вскипело, сбросив пелену хмельного блаженства: забурлили ручейки, канальчики, речушки, прогоняя с большой скоростью думающее вещество по отделам его мозга.

«Отпрянуть назад, за стенку?» - подумал он и тут же отсёк эту мысль, рассудив в доли секунды: «А вдруг он меня заметил, точнее, заметил что-то непонятное? Может, не заметил,- смотрел постоянно на вышку, думая: «Нет ли там кого-нибудь». Если я останусь сидеть, как сижу, то, издалека может показаться, что вышка пустая, никого там нет, и я имею тогда шанс остаться незамеченным. А если я сдвинусь, то он, увидев движение, будет уверен, что на вышке человек. Так ну и что? Пребывать на этой вышке строжайше запрещено? Чепуха! Если он хозяин и прогонит меня, я слезу и уйду, а если он просто праздношатающийся - тогда пусть идёт мимо».

Но, успокаивая себя, Спилсэн продолжал сидеть не шевелясь. Сигнал, поступавший из подсознания, заставлял его чего-то бояться. Бояться этого человека?! А от него и впрямь исходило нечто настораживающе-пугающее.

«Как только он отведёт взгляд, я опущусь ниже ограждающего барьера. Надеюсь, он меня не заметил с расстояния в пятьдесят метров при лёгких сумерках, и выглядывает-то у меня всего «один глаз».

Глазная дуэль продолжалась секунд десять: наконец незнакомец оглянулся назад. В этот же миг Спилсэн опустился ниже, присев на корточки, продолжая наблюдать за человеком через щель между досками. «Странная личность: в такую погоду, в такое время, да ещё с большим и как видно тяжёлым рюкзаком, идти в лес?! И слишком уж он не приятный, недаром вселяет страх». Пасмурная погода серыми красками добавляла к этому портрету дополнительные отталкивающие штрихи.

«По всему видно, что и с людьми он сталкиваться здесь не хочет. Собирается припрятать где-то в лесу свою ношу?»

Проходя мимо вышки, он долго смотрел наверх, и для Спилсэна наступили самые страшные секунды. Незнакомец был всего лишь в нескольких метрах и Спилсэн разглядел его широкое, мордастое лицо с возрастом за пятьдесят. Взгляд глубоко посаженых глаз был зловещим. Пройдя мимо, он отступил от дороги вправо и заглянул с расстояния в разрез входа на вышку.

Спилсэн сидел, сжавшись, в переднем левом углу. Вход на вышку был в правой стенке, и, чтобы увидеть его, надо было встать напротив входа. А так, под углом, видна была лишь пустая скамейка у задней стены. Видимо, не заметив ничего для него нежелательного, «зловещий тип» пошёл дальше в глубь леса, тяжело поднимаясь на пригорок.

От удаления странного типа в туманный лес, веяло холодом. Виденное, показалось мистикой, дьявольской сказкой, и сковало члены потасканного романтика.

После того как тип отошёл от вышки метров на двадцать, клещи, неожиданно напавшего страха, слегка разжались. Почувствовав свободу, Спилсэн включил секундомер на своих кварцевых часах. Зачем? Он этого ещё не знал.

Когда «зловещий тип» медленно скрылся за кромкой возвышенности, Спилсэн глянул на часы: прошло две минуты. Посидев ещё с минуту, он собрал свои пожитки, и спустился с вышки. Блаженство исчезло, - его место заняло волнение.

«Если «тип» лишь сделал вид, что не заметил меня, то вернётся другой дорогой, так как дальше, поблизости, никаких населённых пунктов нет. Предположить, - он шёл в деревню Хольцхайм, которая находится отсюда примерно в семи километрах, - невозможно: вот-вот должны обрушиться сумерки. Этот «тип» планирует побывать в безлюдном лесу и вернуться. Если он не заметил меня, то вернётся этой же дорогой».

Решив подождать, Спилсэн залез в густой ельник, росший сразу же за вышкой. Лёгкий дождик, осыпавшейся влаги, подал ему одну идею, которую он, в данный момент, не смог обработать, и она сразу ушла в пассивную память. Спилсэн был занят борьбой с навязчивой идеей.

«Зачем всё это нужно? Может просто уйти?» - рассуждал он. Но, неизвестно откуда взявшееся любопытство удерживало.

За время ожидания он несколько раз прикладывался к фляжке, чтобы погасить волнение и вернуть утерянную с появлением странного «типа» смелость. Выпив граммов сто пятьдесят, он почувствовал, как смелость смело завладела его сознанием. Он был уже просто уверен в том, что этот тип хочет что-то спрятать в лесу и, что он вернётся этой же дорогой. И если это действительно произойдёт, то, отметив время его обратного появления, если, конечно, оно будет не очень долгим, можно будет вычислить нахождение этого тайного захоронения.

Теперь, у Спилсэна начал вырисовываться план применения хронометражных наблюдений.

«Там что-то ценное - не иначе», - назойливо атаковала идея фикс. «Надо было просто проследить за ним и не ломать сейчас голову»,- упрекнул Спилсэна внутренний голос. Не обращая на него внимания, Спилсэн выбрал позицию так, чтобы видеть гребень холма и зафиксировать точное время появления «типа».

«Это, может, всё - «Сизифов труд», - зашёл внутренний голос с другого бока. - «Даже, если предположить, что тип пройдёт обратно здесь, допустим, но через час, - ты не сможешь вычислить его «клад» на этом удалении. А может он вернётся с рюкзаком? Может его рюкзак, - это спортивная нагрузка при ходьбе?» «Вот потому я и не пошёл за ним - хочу быть уверен, что здесь, точно что-то не так. Время не подходящее для гуляний по лесу»,- отмёл свои же антидоводы Спилсэн. Пребывая в плену навязчивой идеи, Спилсэн горел желанием сделать домысел фактом.

Вдруг в его сознании наступила тишина: внутренний голос смолк, и следующая мысль умерла, не родясь: на гребне холма появился «тип». Спилсэн остановил секундомер, который показывал двадцать четыре минуты.

«Так оно и есть, - рюкзак пуст! Что я говорил? - сказал себе слегка обрадованный следопыт. - И вот опять я прав, в том, что ушёл с вышки - смотри!» «Зловещий тип», подойдя к недавнему спилсэновскому укрытию, поднялся по лестнице на четыре ступеньки и заглянул внутрь. Некоторое время он что-то рассматривал, потом спустился и быстро зашагал по тропинке вниз.

«Искал следы чьего-либо присутствия. Всё-таки его мучило сомнение, и не исключено, что наблюдатель мог плохо кончить», - блуждал Спилсэн окольными путями мрачных предположений и догадок.

«Проследить за ним? Наверно у него недалеко машина».

Он стал осторожно выбираться из ельника. Не выходя на тропинку, и пробираясь под прикрытием деревьев, Спилсэн следовал на почтенном расстоянии за объектом своих наблюдений.

«Зловещий тип», идя быстрым шагом, часто оглядывался, будто чувствуя, что в лесу он не один. Выйдя на лесную дорогу, он подошёл к машине припаркованной у развилки. Ещё раз оглянувшись, он сел за руль и запустил мотор. Тут Спилсэну пришлось бежать, чтобы успеть оказаться на расстоянии с которого можно заметить номер.

Старый «Кадет» резко рванул с места. Но Спилсэн всё же успел зафиксировать номер машины и при всём этом не выдать себя.

«Зачем мне всё это? Мне нужен его «клад», а не номер его машины». Спилсэн себя не узнавал. В противоположность апатичности, обычному своему состоянию, он сегодня пребывал в плену подозрения, и предчувствия сомнительной стороны произошедшего события. Оглядевшись, он решил поспешить: сумерки неумолимо наступали. Как мог быстрее, он двинулся назад, к охотничьей вышке. От его опьянения не осталось и следа; лишь испарина, выступившая на лбу, свидетельствовала о недавнем расслаблении.

Добравшись до гребня холма, он перевёл дыхание, и оглянулся.

«От вышки тип шёл сюда две минуты, - в поле невидимости оставался двадцать две. Сколько нужно времени, чтобы выкопать лопаткой, а она у него непременно была, ямку глубиной в полметра. Если грунт тяжёлый, - это займёт двадцать, а может и тридцать минут. Отсутствовал он двадцать две, - это означает, что грунт был мягким. Допустим, учитывая его возраст, на это уйдёт… пятнадцать минут. Минуту осмотреться, - оценить место. Минуту, - две, чтобы замаскировать спрятанное. Итого: семнадцать - восемнадцать минут. Остаётся четыре - пять. Обратно он шёл быстрее, будучи налегке. Можно предположить что: туда тип шёл две с половиной - три, а обратно полторы - две минуты. Итак: он спрятал свою ношу на расстоянии примерно двух с половиной - трёх минут ходьбы, от места, где я сейчас стою». Закончив вычисления, и включив секундомер, он двинулся, не спеша, в глубь мёртвого леса.

Пройдя метров двадцать, он увидел ответвление дороги, уходящей влево. Здесь Спилсэн замер в раздумье и остановил секундомер:

«Тип, в этом месте, мог свернуть - мог пройти прямо. Предположим: он свернул. Остаётся ещё чуть больше двух с половиной минут, на углубление в лес. Проверю сначала версию: недалеко вперёд - глубоко в лес. Обратную версию: далеко вперёд - неглубоко в лес - буду проверять завтра».

Он отметил как в краски затухавшего дня, невидимый художник подмешивал, всё больше и больше серого пепла.

Пройдя метров десять, по уходящей влево дорожке, Спилсэн остановился у ветки склонявшейся над ней и не позволявшей пройти не нагибаясь. Если сравнивать эту ветку с другими вокруг, сразу становилось ясно, что её кто-то недавно задел: на ней не было капель, за исключением трёх, когда любая другая была украшена капельной бахромой.

«Если предположить, что ветку задел «тип», - тогда я иду в верном направлении. Но может её задел кто-то другой, гулявший здесь на два-три часа раньше?»

Спилсэн решил провести «следственный эксперимент». Он сбил воду с соседней ветки, засёк время по часам и решил прогуляться от места старта, проверив вторую версию. Неожиданно, из пассивной памяти, проявился момент, когда Спилсэн был окроплён, внедряясь в ельник. Это дало подсказку: осматривать кусты и деревья по обе стороны тропинки и таким образом искать следы «зловещего типа».

Все ветки, угрюмо стоявших кустов и деревьев были одеты в капельно-мокрые костюмы. «При полном безветрии сбить воду, на высоте человеческого роста, мог, практически, только человек - крупных животных здесь не водится. Предположим, что тип зацепил эту ветку. Тогда, с момента контакта прошло примерно тридцать пять - сорок минут. Если, за непродолжительное время, минут за пятнадцать, на «моей ветке» образуется хоть одна капля, - это будет означать, что тип задел ветку, а не кто-то другой».

Исходив тропинку, удаляясь до четырёх минут от отправной точки, Спилсэн не обнаружил каких-либо признаков сбитой влаги. Подойдя через четверть часа к веткам, он увидел подтверждение правильности своей гипотезы. На его ветке созрели две капли. Сомнений не оставалось, - ветку задел «тип». Если бы, это сделал кто-то другой, допустим, полтора часа назад; она бы вновь покрылась множеством капель. А если бы кто-то гулял здесь позже, то Спилсэн мог его заметить или услышать, да и гуляющие ходят, как правило, по широким, проторенным дорожкам, а не по заросшим, и тем более, мокрым.

«И так, отсюда ещё примерно две минуты удаления».

Пройдя по всё более сужающейся, от наступления на неё с обеих сторон кустов и деревьев тропинке, и осматривая гирлянды капель, Спилсэн оказался как бы в тупике. Впереди начинался крутой спуск, поросший густой растительностью. «Туда он, вероятно, не спускался, - время не позволяет. Возможно это где-то здесь: две с половиной минуты на удаление вышли».

Осмотревшись, он решил пройти сквозь ёлочки, стоявшие справа и на которых явно не хватало влаги, на видневшуюся за ними полянку. Вступив на неё и сделав буквально два шага, он услышал справа хруст веток. Спилсэн от неожиданности так сильно вздрогнул, что показалось, он даже подпрыгнул. Резко обернувшись на звук, почувствовал, как волна испуга откатилась назад, - сделав это быстрее, чем он успел осознать увиденное. Это был небольшой кабан, метнувшийся, ломая ветки в глубь чащи.

«Как ты меня напугал», - сказал вслух Спилсэн, переводя дыхание и возвращая своё сердце на место. - «Ну, ты, бестия! Я даже подумал, не «тип» ли это подкараулил меня».

Достав успокоительное, он приложился к фляжке, допив содержимое до конца. Взял кусочек колбасы и содрав оболочку, бросил её рядом. «Это тебе, кабан. Когда я уйду, можешь прийти понюхать», - при этих словах Спилсэн посмотрел на брошенные шкурки.- «Кстати, эта бестия тоже могла сбить воду. А впрочем, нет. Кабан сбил бы воду со всего дерева, а не так снайперски, лишь с одной ветки».

Параллельно с нападками на лесное животное, в его сознании всё отчётливее проявлялась одна мысль. Спилсэн неподвижно стоял и смотрел себе под ноги. Мох, на котором лежали объедки, выглядел несколько странно. Присев на корточки, Спилсэн заметил, что мох не сплошной, а состоит из кусков: он был здесь снят как дёрн, а потом обратно уложен. Обойдя полянку по окружности и всматриваясь под основания кустов и деревьев, кладоискатель обнаружил комья земли. «Значит место захоронения здесь! Копая, «тип» разбрасывал лишний грунт, вместо которого в яму ложился его груз, его клад!»

В висках застучала кровь. Спилсэн понял, что добрался до цели и, поднявшись, застыл, почувствовав прилив незнакомого ему чувства. Такое чувство, видимо, испытывают спортсмены, стоя на пьедестале, и музыканты на сцене, перед беснующимся морем поклонников. Спилсэну было приятно за себя: он не деградировал, - он решил задачу, требующую расчёта, и значит, его голова может не только мечтать. Он стоял один среди сумеречного леса; в десяти шагах, в темноте за деревьями, прятался страх; промокшие ноги мёрзли, а под куртку запускала холодные щупальца сырость; он стоял и не замечал этого. В данный миг он был наивен: ликовал в душе, ещё не зная результатов своего расследования, и в голове его, словно гимн победителю, крутился припев из песни Жанны Наннини «I MASCHI».

Но, вдруг, как бы очнувшись, он обломал ветку покрепче и стал, торопясь и нервничая, разгребать мох, потом землю. Так как здесь недавно копали, грунт поддавался легко. Одев два целлофановых пакетика из-под закуски на правую руку, стал выгребать разрыхлённую землю. Будто предчувствуя ценный улов, он работал как проклятый и, на глубине примерно двадцати сантиметров, наткнулся на что-то не совсем твёрдое. Находку скрывал чёрный полиэтилен. Очистив от земли небольшую часть «клада», размером с две раскрытые ладони, Спилсэн веткой прорвал пластик. Полиэтилен был толстый и рвался не легко. Просунув в небольшой разрыв четыре пальца, он рванул плёнку. Спилсэн рванул пластик так резко, что тот, разорвавшись не по всей окружности очищенной поверхности, выскользнул из руки и на мгновение, показав своё содержимое, упал назад как клапан, прикрыв показанное. Горячая волна ударила в лицо, и рука невидимого демона, пробив ему грудь, сжала лёгкие, сердце…. С широко открытыми глазами он отпрянул назад. Не удержавшись на корточках, упал, но тут же вскочив, отбежал на несколько шагов в сторону.

С минуту или две, Спилсэн стоял, часто дыша и глядя на края разрытой ямки, почему-то ожидая что, то, что он увидел должно вот-вот выглянуть из неё.

Время шло, но ничего не происходило. Он, взяв ветку примерно метровой длинны, медленно подошёл к яме. Пластик по-прежнему закрывал то, что было под ним. Дотянувшись веткой до целлофана, Спилсэн поддел его, и внутренне напрягшись, отогнул. Второй раз увиденное произвело не меньший эффект. Но, на этот раз он сдержался, парализованный внутренним напряжением.

Лицо молодой девушки, или девочки, с потухшими глазами и приоткрытым ртом, смотрело в небо. Мутный, неподвижный взгляд и невероятная бледность, провели параллель со спилсэновским представлением об образе смерти.

«Я думала, меня уже никогда не найдут», - послышалось вдруг.

Спилсэн вздрогнул. Внутри всё сжалось до боли. Ноги стали ватными. В страхе он огляделся вокруг и даже поднял глаза к верху. Этот печальный девичий голос, протяжно прозвучавший на одной ноте, показался или это был её… астральный двойник? «Но, я не медиум, я не могу «их» слышать! Нет, это видимо от волнения. Я испугался своего внутреннего голоса, приняв его за потусторонний».

Вдруг край ямки немного осыпался, и земля попала ей в правый глаз, на что она никак не отреагировала. По спине Спилсэна пробежал холодок.

«Она, наверно, расчленена. Для целого человека яма слишком мала, да и…он принёс её сюда в рюкзаке».

В этот миг колени его подкосило кричащим, где-то далеко, в лабиринте сознания, ужасом, который стремительно приближался. Через мгновение, почувствовав подкатившую к горлу волну, он, отбежав в сторону, вывернулся на изнанку.

Как только рефлекс его отпустил, Спилсэн бросился бежать от этого места, что было сил, и, как ему казалось, преследуемый эхом того неживого голоса.

- Да - а - а, - выдохнул приятель Спилсэна, зашедший в гости и слушавший его, затаив дыхание. Потом, как бы опомнившись, взял, заскучавшую во время рассказа бутылку и разлил бренди по рюмкам.

- А что дальше было, чем всё закончилось? - потребовал продолжения гость.

- Ну, а дальше всё не так интересно, дальше всё как подобает, - продолжил Спилсэн. - Я позвонил в полицию; сказал, что нашёл захоронение человеческих останков; что видел того, кто это сделал. Примчалась полицейская машина, и я поехал с ними в лес. Было уже темно. При свете фонариков лицо выглядело ещё более жутко. Полицаи связались с кем-то по рации. Быстро приехало ещё несколько машин с экспертами, следователями. Сделали эксгумацию. Как я и предполагал, она оказалась расчленённой.

Меня допросили. Я всё конечно рассказал: описал «типа», его машину, назвал её номер. Как я узнал позже: они его «вычислили» в тот же день и

произвели у него обыск. Нашли какие-то улики. Я присутствовал на опознании «типа» и на суде. В общем, прошёл всю карусель как свидетель. Кстати, это было его не первое преступление. А так как за содействие было назначено вознаграждение, я получил 15 тысяч марок, которые помогли мне заткнуть финансовые бреши, так сказать преобразиться. Помнишь, в начале своего рассказа я упомянул о предчувствии чего-то светлого?

- Скажешь тоже, - светлое, - протянул приятель, - страха то сколько.

- Да, - согласился Спилсэн, - это не светлое, а что-то светло-тёмное.

- Но как здорово ты всё провёл, рассчитал всё так точно. Ты прямо настоящий сыщик! Тебе впору детективом быть!

- Спасибо за комплимент. Но, какой из меня детектив? Это была случайность. Если точнее, - душевный кризис, выразившийся, неожиданно, как появившееся желание выпить в лесу и погрустить. Просто какой-то романтизм - душевный всплеск.

ЧЁРНЫЙ ГОРОД

Стоит промозглый октябрь. Ветер бросает в окна брызги холодного дождя, и нажимает на стёкла. Я прибавляю тепла, повернув кран на батарее и устраиваюсь поудобнее на диване, попутно захватив из бара бутылку с кривым горлышком. Глоток коньяка, прокатившись во мне сверху в низ, начинает подогревать изнутри и звать в гости моего архивариуса. Если в воздухе витает аромат хмельного напитка, он не заставляет себя долго ждать. Ну и как всегда он приходит не с пустыми руками. За угощенье коньяком он достаёт из глубин архива очередную не совсем обычную историю и открывает первую страницу…

Где-то впереди на автобане произошла тяжёлая авария. Автобан был перекрыт, и все вынуждены были съезжать на шоссе, направляемые полицией. Это меня расстроило. Я не испытывал ни малейшего желания задерживаться, курсируя по объездным дорогам. Было уже около полуночи. Я возвращался с концерта почитаемой мной певицы, выступление которой состоялось за двести тридцать километров от моего города. Закончился концерт в двадцать три часа. К моменту вынужденного съезда с автобана, я успел проехать не более половины пути. Предстояло преодолеть ещё более ста километров, а я чувствовал уже приличное утомление. В этот поздний час движение было неинтенсивным и сгоняемые со скоростной дороги машины, я надеялся, не должны были вызвать перегрузки шоссе. Надежды мои не оправдались. Примерно через километр на шоссе образовалась пробка: здесь проводились какие-то ремонтные работы, и движение регулировалось при помощи светофора, пропуская транспорт поочерёдно, через узкий перешеек, то в одном направлении, то в другом. С моей стороны выстроилась длинная очередь, (поток шёл с автобана). Имевшийся у меня атлас автодорог подсказал идею, указав съезд на дорогу местного значения. По ней можно было объехать это злосчастное место и выехать вновь на шоссе почти у очередного въезда на автобан.

Как только моя очередь продвинулась до съезда я, не задумываясь, свернул и нажал на газ. Вскоре начал накрапывать дождь. Поначалу я включил стеклоочистители с большой паузой, но постепенно усиливающийся небесный плач вынуждал учащать движение щёток, а потом и вовсе включить их на постоянное движение. Я заметил про себя: это монотонное дирижирование перед глазами, будет раздражать или усыплять.

Проехав несколько километров, я не заметил, как въехал в маленький город, через который проходила дорога. Ни в попутном направлении, ни во встречном мне до сих пор не встретилось ни одной машины. Это несколько удивляло, но и радовало тем, что не слепил свет фар. Вокруг простиралась чернота: чернело пасмурное небо, чернел вокруг лес. При въезде в городок светлее тоже не стало. Уличное освещение оказалось, почему-то, выключенным. Дома, стоящие вдоль улицы, чернели своими глазницами, и ни в одной не брезжил свет. Моя машина плавно шла по центральной улице, что указывало на асфальт, а не булыжник, что тоже было странным. Видимо это деревня и она спала, - думалось мне. Но, нагромождение домов и их размеры всё же говорили, что это небольшой город.

Город этот был экзотичен, насколько позволял видеть свет фар. Город этот был экзотичен, прежде всего, своими красками. Палитра их была до максимума скупа. Лишь два цвета присутствовали в ней: светло чёрный и чёрный. Чернели деревья, росшие местами, вдоль центральной улицы; чернели окна домов - зияли пустотой и выделялись на фоне стен только потому, что стены были лишь на толику светлей; чернели мёртвые фонари, покалывая душу пугающей необычностью, наводя отдалённо на одну страшную мысль, что город необитаем. Сознание сопротивлялось, не желая мириться с этой невероятной догадкой, но сопротивлялось вяло. До меня смутно доходило, что начинаю засыпать. Я включил радио, которое не пытался включать раньше, дабы не сбивать впечатления от концерта, довольно ясно державшиеся в памяти. Но радио ничего не ловило: город видимо находился в эфирной яме, то есть, здесь был слабый приём, и, имея сломанную антенну, каковую имел я, радио источало лишь ровное шипение. Это меня не удивляло, меня беспокоило другое: что я уже довольно долго двигался по центральной улице, и, как мне казалось, не приближался к её концу.

Включённый дальний свет пронзил метров на двести черноту, которая разверзлась, и, видно от неудовольствия, выпустила на лучи света мутные, зыбкие испарения то ли тумана, толи ядовитых газов. На сколь далеко пробивался свет,- он освещал бесконечный строй чёрных домов с пустыми окнами, понуро стоявших по обе стороны улицы. Весь этот ансамбль был полон запустения и мрака. Я почувствовал внутри непонятное ощущение, - видимо упадок духа. Сознание начало цепенеть и никакие попытки воображения не могли отвлечь меня от начавшегося падения в бездну страха: ни одной машины, ни одного прохожего, ни одного огонька. Чёрный цвет и его помощник, почти чёрный цвет, царили здесь. Всё застыло в липком чёрном мраке.

О, нет, нет, не всё застыло здесь,- это не была зона прошедшего времени, здесь теплилась жизнь,… ведь падал дождь,… я видел его в свете фар, он падал на лобовое стекло. Этот, дошедший вдруг до моего сознания, факт несколько облегчил, казавшееся уже нестерпимым, давление духа чёрного города.

Моё сознание плавно, как лунатик, родило несколько авантюрную идею: свернуть направо, на ближайшую улицу, проехать до соседней, свернуть налево или направо, потом ещё раз в том же направлении, как было последнее, и выехать опять на центральную улицу. Сделанный круиз позволит увидеть, что происходит там, на соседних улицах, есть ли там жизнь.

Объезд улиц, лишь затушил искру надежды и вернул к реалиям страха - их усилив. Прикосновение небытия тут ощущалось гораздо в большей степени, чем на центральной улице. Дома, стоявшие здесь, были не то что нежилыми,- они были полуобвалившимися, точнее оплавленными. И здесь, на этих трёх улицах, моя машина замедлила ход, и казалось уже, что она вот-вот замрёт, и я останусь там, в чёрном болоте небытия, которое пожирало, хоть и медленно, но неминуемо всё, и приближалось к центральной улице.

Творилось что-то невероятное: в сознании бесновалась паника. Машина, моя защита, моё спасение, начинала сдавать. А может, это мой разум шалил уже не на шутку? О боже! Мой слух! Я оглох, я не слышал шума мотора. Взгляд на приборы резал бритвой понимание. Конвульсии воспоминаний вытаскивали из омута ошалевшей памяти: на четвёртой передаче (я ехал на ней) при скорости 90 км/ч. - 3000 об/мин. Глаза мои различали те же 90 км/ч. но при 5000 об/мин. Это означало, что буксовало сцепление, что я его жёг! Но почему?!… Потому что в мозгу творился хаос: я держал ногу на сцеплении - я терял контроль над своим телом. Практически всё, постепенно, переставало координироваться, наступала диссоциация (1)…

Вдруг одна идея, прошмыгнув в моих полушариях, начертала: это бред. Ну, конечно же, это бред! Я сразу же ухватился за эту идею, - бред, галлюцинации - сон! Во сне всё смешано: реальное и фантастическое, а так же отсутствует время. Я не могу ехать по узким улицам со скоростью 90 км/ч. Это - страшный сон. Я должен проснуться! Я заснул! Я закричал, закричал надрывно, почувствовав, как напряглись мышцы живота и шеи, как вздулись вены! Но,…не услышал себя. Всё…. Мыслей больше не было: мозг замер, - сознание онемело….

И всё же! О, наш величавый, непостижимый мозг, наивысшая человеческая субстанция! Мозг, имеющий столько отделов и ещё больше тайн. Какой-то один отдел, возможно, самый маленький и глубинный ещё работал: до него не успел дойти паралич. Он дёрнул нерв, пробудив реакцию, которая машинально скомандовала - тормози!

Сработали тормоза - взяли на юз. Машину слегка занесло, и, хоть и не быстро, но, мой пятиметровый лимузин остановился быстрее, чем я смог понять, что произошло. Из глубин сознания выплыли, не успевшие захмелеть от суеверного страха, трезвые мысли, которые подвели меня к решению: выехать вновь на центральную улицу и повернуть налево, назад (откуда я приехал), - назад: туда, где жизнь живёт.

Если я решился на этот шаг, - почему я затормозил?… В этот миг миллионы игл прокололи меня. Я понял теперь, - понял, что энергия страха поразила мои органы чувств: сначала слух, а теперь и зрение. Лишь с ощутимым опозданием я заметил то, что спровоцировало это торможение.

Случилось оно на большом расстоянии до увиденного. Почему же так преждевременно? Наверно потому, что, поднявший тревогу отдел мозга увидел то, чего здесь не должно было быть.

Увиденное обуяло меня множеством противоречивых чувств, среди которых, сильнейшими, были изумление и ужас. Свет фар выхватил из темноты, быстро пересёкшего улицу, человека.

Фигура в чёрном смотрела себе под ноги, и, не отреагировав никоим образом на свет фар моей машины, скрылась за углом дома стоящего у пересечения центральной улицы и улицы, на которой застыл мой автомобиль. Штрихи дождя мерцали в свете фар. Я сидел, не шевелясь, продолжая смотреть туда, где только что промелькнула фигура в чёрном.

Хоровод моих мыслей, кружившийся в голове, казалось, уже свыкся с той невообразимой ситуацией творящейся в этом чёрном городе, но новое событие низвергло его в хаос.

Какой-то неопределённый промежуток времени я пребывал в прострации, но отсутствие каких-либо визуальных событий плавно вернули меня в колею настоящего. Я копошился в воспоминаниях недавней давности.

В первые моменты пребывания в этом городе я желал, стремился увидеть признаки жизни, но, установив, что город мёртв и постепенно тает, низвергаясь в никуда, моё сознание смерилось с тем, что здесь никого нет и быть не должно. Теперь же мне нужно вновь, психологически, себя перенастраивать. Кто этот человек и человек ли он вообще? Может это призрак, демон, приведение? А может меня обманывает, стоящее на грани безумия, сознание? Возможно, это всего лишь вспышка воображения, родившее галлюцинацию, и даже, возможно, что всё происходящее этой ночью - онейроид(2)…. Но, с какой стати?

Проверить: кто - это или что - это! Проверить, что это есть! Догнать его… догнать и…просто спросить: «Как проехать к автобану?»

Включив передачу, я подъехал к перекрёстку и взглянул направо, куда прошёл тот тип. Увиденное ослепило меня - дом, за угол которого я заглянул, имел пристройку-крыльцо, и оно было освещено! Это был единственный оживлённый светом дом, увиденный за неопределённо долгий, как мне казалось промежуток времени моего скитания в этом городе. Я повернул и остановил машину напротив освещённого крыльца. Вывеска над ним неподвижно гласила „Stadtkafe“. Это просто невероятно! Выкрутив руль вправо, я въехал во двор, на стоянку. Моя машина оказалась здесь единственной. Подойдя к освещённому крыльцу, я, переполненный различными чувствами; и волнением, и интересом, и страхом, толкнул дверь и вошёл в кафе.

Первое, что мне бросилось в глаза, - это чёрно-серая его внутренность. Поражённый, как мне показалось, кладбищенским фоном, я не сразу заметил наличие в кафе посетителей. Освещённость присутствующая здесь, породила проблески некоторого облегчения, подтолкнув мысли к естественному бытию, к реальному существованию, но роспись стен, содержащая фрагменты сказок, например русалку, но выполненная в тех же двух мрачных цветах, чёрном и сером, раздавила светлячков моих надежд. Реалии безумной ночи, вновь встали перед глазами. Среди застывшего хоровода теней и чёрных лагун я не сразу заметил объект моего преследования, и официантка, застывшая за стойкой как манекен, проявилась быстрее на снимке моей дальтонической видимости чем тип в чёрном, оказавшийся единственным в тот миг посетителем кафе. Он сидел в углу, в глубине зала, напротив входа. Я почувствовал атмосферу нереальности и, решив сначала осмотреться, плавно сел за столик, метрах в трёх от посетителя.

Моё присутствие оказалось незамеченным, и всё происходящее вокруг показалось театром восковых фигур. Я подумал о крепком кофе, и вздрогнул, так как уронил голову на грудь.

Открывшиеся через мгновение глаза зафиксировали типа в чёрном, сидящего за моим столом. Он что-то говорил, глядя вдаль. Его слов я не слышал, видел лишь, как шевелятся его губы.

Мой неожиданный собеседник был примерно моих лет, и был, по-видимому, консерватор. В его внешнем облике и одеянии сквозили нотки моды прошлых лет: довольно длинные волосы, одежда далеко не последних лет выпуска. Я весь напрягся и неожиданно почувствовал, как у меня прорезался слух, как это бывает, например, на большой высоте в самолёте: то заложит уши, то отпустит. Я услышал, как он позвал: «Ингрид!»

Уже в следующий миг передо мной стояла чашка кофе, а перед незнакомцем бокальчик с тёмной жидкостью, видимо с коньяком или бренди. Я пребывал в полной растерянности и видимо лишился дара речи. Незнакомец выпил.

- Я прихожу сюда иногда. Мучаю себя воспоминаниями, правда, всё реже и реже, - заговорил он. - Она работала в этом кафе официанткой. Ра-бо-та-ла. А я всё прихожу сюда, - прихожу потому, что чувствую, как пол здесь, ещё хранит тепло её шагов. Все предметы, в особенности эта разливочная машина, хранят тепло её рук, подушечек её длинных и тонких пальцев с всегда красивым маникюром.

Она была любимицей публики. Люди шли сюда в основном из-за неё, и кафе почти никогда не пустовало. Теперь - видишь сам. Её нет уже более двух лет, а мне всё кажется, что она вот-вот появится из Зимнего сада и встанет за стойкой. Чуть дрогнет пространство, и едва ощутимое дуновение донесёт тонкий, пьянящий аромат её духов. А иногда …, иногда…. Да! Иногда я вижу её здесь…. Правда, это видение столь нежно, столь невнятно, что, похоже скорее на тень тени, нежели на призрак. И всё же я его здесь вижу. Появляется оно не всегда, а лишь тогда, когда в кафе после полуночи остаётся буквально два-три посетителя. Хозяин выключает основное освещение, и, приглушая почти до минимума музыку, добавляет низких частот, которые окрашивают сознание мягкой тяжестью, видимо, тем самым, создавая благоприятную обстановку для её прихода. Он, как и я, был до глубины души к ней неравнодушен. Он знает, что мы с ней были друзьями, и каждое моё появление здесь, как мне кажется, будит в нём ностальгию по ней. Я уверен, что он видит её тоже, и догадывается о такой возможности с моей стороны. Но мы молчим.

Я влюбился в неё не сразу. Это чувство пришло как-то постепенно. Теперь я думаю, что произошло это от участившегося нашего общения. Я сдружился с ними. (Как назло она была замужем). Часто, очень часто бывал у них. Так как она работала всегда по вечерам, то, днём бывала постоянно дома. Муж её, днём отсутствовал, - работал.

При возникавшей у неё, иногда, потребности в поездке она обращалась ко мне: просила свозить по делам, или за покупками, и в последнем случае сопровождать при этом, давать советы с точки зрения мужчины, когда покупала что-нибудь для обновления своего гардероба. На мужа она не могла в этом плане рассчитывать. Всё, что касалось женского, чему женщины уделяют, по своей особенности, так много внимания: своему виду - было ему безразлично. Его раздражало, если она задерживалась более пяти минут в отделе женского платья.

Так, постепенно, с неукоснительным нарастанием, от частого общения и проявлявшегося с годами, всё в большей степени, её особого шарма, какой-то чарующей мягкости в поведении и умении себя держать, я всё больше и больше погружался в пучину этого пленяющего чувства.

Всё перечисленное выше, а также неповторимая, но спокойная красота; и волнующий, покоряющий своим особым тембром голос; и возгорание моего сердца, достигли апогея в период, когда ей было двадцать семь. Я её полюбил, но… не любовью в прямом смысле этого слова, а любовью платонической. Но и это будет не совсем точным определением. По-видимому, я полюбил её неким особым сочетанием: переплетением любви платонической с элементами любви… чувственной, и с оттенком ещё какого-то чувства. Возникающее у людей в таких случаях стремление к физической близости, заблудилось где-то в лабиринтах моей души и сознания, напоминая о себе лишь слабыми отголосками, которые способны были лишь на шевеление валунов чувств в тайных, глубинных закоулках души, и на щебетания в моих глазах. Да! Глаза мои её пожирали! Я мечтал видеть её всю; наиболее откровенно и как можно чаще, но, только и всего.…

Вот здесь, в этом кафе шесть лет назад, я начал влюбляться в неё, медленно и незаметно для себя. Когда симптомы стали значительны и душевные страдания начали выныривать из глубин душевной бездны, - было, уже поздно. Я попался в сеть расставленную амурами. Зачем им это понадобилось? Эта неожиданная любовь, пусть даже лишь от части чувственная, была мне не нужна! Она не давала никаких перспектив! Она была односторонняя. Но сердцу не прикажешь.

Как мне стыдно порой за свои прежние мысли и некоторые поступки! Но, как я хотел её тогда… облизать всю, как собака, чтобы насладиться её неповторимыми, как и её краса, соками. Какое безумие!!! Что делает с человеком эта бестия - любовь! И её ещё воспевают в стихах!? Нет, нет, никогда более…. Держать, держать себя на расстоянии от этих, заставляющих нас падать на колени, сходить с ума, издеваться над собой и временем, прекрасных нимф! Вот, вот… сходить с ума…. О чём это я? Ах, ну да, конечно… так вот…. Прийти в себя помогла мне она сама. В пик нашей платонической дружбы, она, вдруг, отодвигает меня на задний план! О! Какая жестокость по отношению к страдающему! Но почему она тогда так резко переменилась? Может, её напугала моя привязчивость?! А может, она испугалась за свою верность мужу? Не знаю. Но я стал замечать, что она всё больше и больше отстраняет меня, приближая к себе подружек и одаривая весомым вниманием наших общих знакомых мужского пола. Сколько мог, я это терпел. Но, не выдержав однажды, упомянул в разговоре с её мужем, как бы невзначай, что жена его, последнее время, старается не бывать дома в свободные от работы вечера. Сделал намёк. К нему я не ревновал и надеялся, что он усмирит прыть объекта моих страданий, зажав его в узкие рамки. Это была надежда на последнюю инъекцию обезболивания - раз не мне, так и не другим. В кого я превращался? Он же, лишь передал ей, с безразличием, о моих беспокойствах, и мер никаких не принял. Но каким-то образом он дал ей всё же понять, что мои волнения по её адресу наводят его на некоторые мысли в отношении меня.

И натерпелся я боли, - боли душевной и боли сознания; и боли оттого, что был вызван скандал в нашем кругу. Навлёк на себя косых взглядов людей, услышавших о распре. Все встали на её сторону, и я оказался в изоляции. Надежды мои не оправдались, - лишь усугубились душевные муки. Мой расчёт не оправдался! Понимаешь?

Случалось, порыв чувств порождал бурю богохульственных сексуальных фантазий, и даже мести! Мести, выражавшейся в моих воспалённых мечтаниях, как распятие моей мучительницы у дерева, во всей её красе, без помех одежды. Я же с плёткой в руках, выспрашиваю у неё не то чтобы любви, а внимания ко мне. Да… лишь внимания! Я жаждал его, хотя бы такого, какое получает, любимая хозяйкой, собака.

После нескольких месяцев отчуждения, несметного количества погибших нервных клеток, а так же приложенных стараний, блокада стала спадать. Но налаженные отношения при всех моих усилиях не смогли достичь былой душевности. И, тем не менее, я ликовал.

Если случалось так, что в какие-то моменты я выглядел как простофиля-дурачок, но это её забавляло, я был рад и стремился веселить её дальше. Мне хотелось её баловать, а баловать женщину, это, значит, задаривать её подарками. Более или менее дорогих она не приняла бы (чтобы не быть, как бы в долгу), и я старался дарить ей всякую оригинальную мелочь или обманывать её: даря вещь дорогую, говорить, что купил её на распродаже, почти за бесценок. Вся моя фантазия была постоянно направлена на то, чтобы, в рамках платонической любви, быть как можно ближе к ней. Завоёвывать её, завоёвывать и … никогда … не завоевать. Но в тоже время чтобы она была моей! Звучит странно, но это так.

Время, подлечившее меня, заставило, хоть и с опозданием, задуматься, и, положив под микроскоп мои былые переживания, произвести анализ, - анализ этой невероятной по своей силе любви, а может быть лишь влюблённости, - чёрт её знает!

Внешняя красота - состояние зыбкое. Такая любовь - чувство приходящее. И если он и она спят друг с другом, то чувства любви, базирующиеся на внешней красоте, притупляются и проходят, быстрее, чем это можно было ожидать. Не остаётся тайн, - тайн не остаётся, кроме одной - тайны ума.

- Зачем тебе подробности? Представь, что я - фантом, призрак, мифическая личность.

- Но…, - попытался возразить я, и тут же понял, что он меня уже не слышит.

- Красота - открытый козырь, - продолжил он вновь, с головой погрузившись в свою философию. - Этот козырь ярок, но не долог. Привыкание заставляет со временем его не замечать. В противоположность красоте - ум. Обладающий в большей степени им, может всю жизнь умело манипулировать струнами чувств, - не надоесть. Красота - глупа. Ум - величественен! Я ненавижу себя порой за те моменты слабодушия, низвержения, перед пустой женской красотой. Хорошо сказано: «Как счастлив тот, кто не влюблён!»(3)

Выплакав в день её ухода океан слёз, выпив неимоверное количество водки, пытаясь тем самым заглушить боль расставания, я, вместе с неописуемым, разрывающим душу, видом глаз приобрёл некий иммунитет, - очерствение чувства. Он (иммунитет) позволил мне несколько позже сделать вывод: красавица Лия не давала мне никаких надежд; обладала она по сути лишь одним плюсом - молодостью; а что до красоты - так это, как я уже говорил, временное. То, что я сейчас говорю, это мысли, которые я пытаюсь себе внушить,- обмануть себя. Но это удаётся мне лишь с переменным успехом.

Теперь, после всего сказанного ты понимаешь, что я, закалился от любовных страданий и дам волю себе, лишь на то, чтоб, посмотрев или пообщавшись с красивой особью, пощекотать тайные, интимные уголки моей сущности, заливая рассудительностью искры зарождающейся влюблённости. Я не люблю любовь!…… Любовь жестока! Это чувство нещадно мучило меня, так как страдало от тех ограничений, в рамки которых я был зажат после примирения. Я стал для неё просто хорошим знакомым. А это означало: я лишился права поездок с ней, тет-а-тет загорать, и естественно натирать её тело защитным кремом, а так же права на массаж её ног, хотя она от него ранее была всегда в восторге. Для меня же это служило тайным любовным контактом с ней. Проходили недели, месяцы, а утерянное никак не удавалось вернуть, и тогда …

В зале появился полный мужчина лет соракапяти. Посмотрев на нас взглядом, несущим в себе оттенок ностальгии, он удалился за кулисы.

- Как он ревновал Лию ко мне! - заговорил «изливатель души» вновь. - Мне всегда казалось: его бы воля - он меня бы побил.

В этот миг до моего слуха донеслась мелодия из «ENIGMA 3».

- Это «The child in us», - сказал он, - здесь, в середине композиции, рвущий струны моей души вокализ. Этот вокализ, - плачущий голос её

души. Эта ассоциация настолько сильна с ней, что когда я его слышу то сердце моё сжимается до боли. Но возможно, я это придумал. Хотя, под этим должны быть основания. Но я их не нахожу, и не могу объяснить, почему этот женский вокальный плачь, именно этот, является источником моей душевной боли. Но у меня существуют смутные подозрения, что её душа, приходя ко мне, так мстит.

Много раз, задумываясь над этим, я пытался всё же уловить те тончайшие ниточки, соединяющие плач этого вокализа с болью моей души. И вот однажды, когда я размышлял над этим, привиделось мне видение: она без каких либо косметических хитростей на лице, волосы зачёсаны назад и собраны в хвост, просто естественная красота… и в этот миг кассета, игравшая в магнитофоне, проигрывает эту вещь, и именно вокализ. Случайность? Закономерность? Но, каждый раз, когда я слышу этот вокализ, я…, - его голос дрогнул. Он замолчал, и я увидел сбегающую по его щеке капельку.

- Не пойму! Я, кажется, уже переболел, и всё же…, это видение, периодически, злорадствует надо мной. Я вижу явственно тот момент: она возвращается с работы на своей Ауди100 домой. Глубокая ночь. Загородная дорога. Она едет, приближается, и неожиданно, в самом коварном месте её маршрута, на дорогу выскакивает человек с Полароидом и нажимает кнопку. Вспышка! Она напугана и ослеплена, но, за мгновение перед ослеплением, видит перед машиной человеческую фигуру. Машинально крутится руль влево и Ауди уходит в кювет, переворачивается… несколько раз….

Она, внешне, практически не пострадала, - я видел её тело, потом, в морге - шёпотом вымолвил он, и через мгновение добавил. - Теперь я, её, не ревную…

Вокализ подошёл к концу, и всё стало возвращаться на свои места. На моё сознание вновь легла тяжёлая рука усталости. Я подумал, что могу заснуть…

Непонятное сотрясение, похожее на удар, возможно по щеке, пробудило меня на миг, и, я увидел, что шеф - хозяин кафе бьёт меня, видимо, пытаясь разбудить, при этом говоря: « Проснитесь! Покиньте кафе. Кафе закрывается - «оно» приблизилось и вот-вот начнёт…. Покиньте кафе. Покиньте! Я его закрываю!» Появившееся на миг изображение гаснет, успев, выхватить из круговерти туманных видений, идущего к выходу типа в чёрном. Чугунные веки падают, брызнув мне в глаза краской забвения.

Следующий удар, мне показалось, шефа, раздвинул, сначала не широко, а потом на всю ширь шторы перед моими глазами. Испугавшись, я конвульсивно крутанул рулём и, выведя машину с обочины на асфальт, затормозил.

Выскочив из неё, я огляделся. Моя машина была единственным гостем шоссейной дороги в этот час. Смутно соображая, я подошёл к носу машины и увидел правую противотуманную фару, разбитой. На бампере виднелся белый штрих. Пройдя примерно сто метров назад, я обнаружил два сбитых столбика, обозначающих край дороги. Что всё это было? Чёрный город, кафе, - это мне снилось? Я заснул за рулём? А может, я заснул уже после, проехав этот город? Нет, не помню, чтобы я садился в машину, выйдя из кафе. Да и этот город был столь странным, что невозможно поверить в его реальное существование. Я заснул за рулём; съехал на обочину; сбил два столбика и разбил фару.

Всё что происходило со мной до съезда с асфальта, - был сон. Но какой явный! А ведь этот съезд на обочину мог быть для меня летальным. Я заснул за рулём! Чью же душевную муку, метающуюся в пространстве, уловило моё спящее сознание?…

- Как чью? Твою, - прошептал внутренний голос.

- Нет! - взорвался я. - Ты намекаешь, что тот тип - я? Чушь! Ты же слышал его откровения. В них чувствовалось, что он говорит нечего не скрывая. В его откровениях я обнаружил некоторое сходство с эпизодами моей жизни, это правда, но только и всёго. Если бы это был сон моего сознания, то, в откровениях фигурировали бы такие фрагменты, которых, кроме меня никто не знает. Их - таких фрагментов, он не рассказал. Я делаю вывод, что это была волна не моих переживаний.

- А какие это тайны ты хранишь? Их, даже я, твой внутренний голос не знаю.

- И не должен знать! Я их похоронил под руинами моей памяти.

- Оттого, что они настолько низменны, что мне стыдно о них не то чтобы думать, даже вспоминать. Эта моя сокровенная тайна - и я, пронеся её через всю жизнь, не раскрою даже на смертном одре, унесу с собой. Этот тип в чёрном, сейчас, стыдится своих любовных глупостей, а его поступки и фантазии куда скромнее моих. И если я не скажу, что не люблю любовь, то, скажу, что я её боюсь. Да! И всё! Всё! Всё! Чёрт! Фару разбил! - последней фразой я попытался уйти в сторону от этих мыслей.

- Но ведь тяжело не думать о том, что тебя мучает, - вновь мягко подступил внутренний голос.

- Мне не тяжело, так как я это глубоко запрятал и не тревожу этот могильник.

- Конечно, вспоминаю и помню. Но я оперирую теперь только безобидными воспоминаниями.

- Ну, мне бы ты мог открыться, - пилил внутренний чёрт.

- Каждую ночь умирают в постелях люди, хватая руки преподобных исповедников и жалобно смотря им в глаза, - умирают с отчаянием в сердце, захлёбываясь ужасными тайнами, которые не терпят раскрытия. Порою, увы, совесть человеческая возлагает на себя ношу, столь преисполненную ужасом, что сбросить её можно только в могилу.(4)

- Но я не человек и не исповедник. Да и, чтобы я смог поверить, что тот тип не ты, мне нужно знать несколько тайн. Оживи хоть парочку воспоминаний.

- Нет, и хватит меня терзать! Поехали! - крикнул я в ночь.

- Подожди. А почему ты так нервничаешь? Боишься признаться себе, что пребывал только что в компании со своим подсознанием? Я - твой внутренний голос всё это время был рядом с тобой, и, я не заметил какой-либо информации, чуждой твоей памяти. Откуда известно, что эту аварию спровоцировал человек? Ведь причины точно не установлены. Все сошлись на предположении, что спровоцировало трагедию дикое животное: косуля, кабан…. Тот человек с Полароидом, это был …

Быстро сев за руль я резко нажал на газ. Взвизгнула резина и уже через несколько секунд мой лимузин мчался на большой скорости, удаляясь от «чёрного города».

А где-то там, позади, где недавно проезжал одинокий водитель, произошло то, о чём предостерегал хозяин кафе. «Оно» поглотило весь город, дойдя до центральной улицы, тем самым, превратив его в фантасмагорию, которая, витая в пространстве, проводила грустным взором погружающиеся в чёрную глубину красные огоньки, - после чего умерла, растаяв в ночной тишине.

Время лучший лекарь. События, чувства, страдания, вина и «то время», сплетясь в клубок, низверглись в бездну небытия, устремляясь в высокую глубину, в которой всё, ожидает с раскрытой пастью прошедшее время.

(2) Онейроид - вид помрачения сознания, проявляется ярким сочетанием фантастических образов, грёзоподобных переживаний с фрагментами восприятия реального мира.

Возвращение

Мягко, словно туман, наполняла комнату грусть. За окном неистово метался ветер. Время от времени невидимая рука закрывала звёзды и туманило ночное око. Я лежал на своём диване и взирал в чёрные дали пространства. В комнате, как и за окном, царствовала ночь. Непогода, полночный час и домашний уют сплелись, затягиваемые в аккорд наброшенной на них петлёй мелодии плачущего проигрывателя. Муки, медленно витающие в тёмной комнате, порождало "Адажио" Самуэля Барбера негромко исходящее с пластинки. И вдруг непонятная жалость, воспарившая из душевной бездны, искривила видимость. Чтобы унять набегающий тайфун скорби, я потянулся за графином. Налив рюмку водки - выпил её не закусывая. И как только бегущее по невидимому тоннелю тепло попало в центр моего тела, я услышал, что некто появился в моей комнате. Но кто же это мог быть, если не мой архивариус, поспешивший на пьянящий напиток, и как бы в тон моей печали, неся с собой одну историю произошедшую когда-то со мной. Но позвольте… как… со мной? Если это так, то, кто же я теперь?…

Почти беззвучно падал в лесу снег. Лес был тих, ожидая… Белая перина, накрывшая его, не таяла. В спектакле, который должен состояться, принял участие мороз - небольшой: минус 8-9 градусов. Небо закрыло свои веки под тяжестью туч. Особый тембр тишины говорил ему, что он здесь один. Положив на свой рассудок кандалы бездумья, он шёл к последней точке своих передвижений, как физических, так и жизненных. С каждым шагом, углубляясь в лес, он отдалялся всё больше и больше от своей обители существования. Уходя в зимнюю тяжесть елового леса, он тянул за собой, будто в неводе, свою жизненную трагедию.

Как хорошо, что этого не знает никто из моих близких. Кто - я? Всего лишь одна человеческая единица, каких вокруг много. И то, что я задумал, тоже ни есть что-то сверхъестественное. Но, я не имею права, сейчас, об этом думать. Хотя? Может быть побалансировать? Поиграть? Нет! Нет.…Это может расслабить, и не дай Бог расстроить. Всё решено окончательно. Природа!… Спасибо тебе!… Спасибо за эту грусть!… Своей печалью ты помогаешь мне! - кричал он в сознании. И лес незаметно соглашался ему.

Красота зимнего бора поражала! Ему подумалось, что он такого до сего дня не видел. Это, видимо, потому что день был особый. Возможно, этим всё и объяснялось. Эта волна, подкатившая именно сегодня или то, что никто не позвонил, а может быть боль, ударившая новым, неизвестным до сего, аккордом?

Хруст его шагов разносился недалёким эхом. Слёзы зимнего дождя продолжали падать. Лесная рать, пытаясь уберечь землю от снежных завалов, брала на свои ветви непомерную ношу.

Он шёл по только что сотканному ковру. Это, в прямом смысле белоснежное покрывало, ещё не успел никто потревожить: продырявить своими следами. Кладбищенская тишина, царившая вокруг, впрыскивала в сознание трагизм ситуации, провоцируя на дальнейшее. И он шагал в глубь онемевшего от его поступка леса. Природная армада, застывшая в изумлённом параличе, не могла, да и не имела права сопротивляться затее его души.

На мгновение всё показалось бредом: "Если бы лес не хотел этого совсем, то, тогда бы он защитился колыханием-негодованием". Как будто, лёгкий проигрыш на фортепьяно, коснулся его уха, и, показался мистикой…

Ему было холодно. Мороз, знакомясь с ним, обнимал его. Подрагивала челюсть. Он умышленно оделся легко: под простой курткой не было ни свитера, ни пуловера, - лишь одна рубашка. Содержимое карманов состояло из плеера, небольшой бутылочки со спиртным и письма.

День чуть дрогнул, дав понять, что собрался уходить. Серьёзные лица деревьев стали ещё серьёзней. Птицы, испугавшись, не решались подать звука. Начали вянуть краски леса. Звук шагов стал протяжней. Осторожно, за деревьями, решила подкрадываться чернота. Холод помрачнел.

Охотничья вышка, печально посмотрев, не смогла возразить, и впустила его. Она его как будто ждала, защитив скамью от хлопьев небесного плача. Ветер не захотев, видимо, быть соучастником - спрятался. Всё, можно сказать, действительно всё, кроме времени, шло у него на поводу. Но, вот время! Эта неумолимая субстанция была, как всегда, суха и лаконична.

Усевшись на вышке, он сделал несколько глотков из бутылочки, услышав сначала, как прелюдию, стук зубов о горлышко. Он сильно простудится сегодня, но не заболеет.…

В плеере стояли новые батарейки. В кассету, самую длинную (120 минут) он добавил ещё немного плёнки, на сколько позволяло пространство. На ней была собрана любимая им музыка. Двух с лишним часов должно было хватить…

Алкоголь, конечно же, помешает, но нужно усыпить контроль в мозгу, который, в противном случае, может восстать. Он расслабился, почувствовав, как чуть отступила сковывавшая его судорога холода. Всё шло, как бы по сценарию. А ведь так и должно было быть. Сценарий расписал он сам. Темнело. Он начал вспоминать: не забыл ли он чего-нибудь сделать. Ему казалось: за прошедшие две недели, после того как он узнал от своего врача, что у него шансов - лишь один процент, он уладил все свои дела. Он продал всё, что было возможно, переведя деньги своим близким. Свои долги банкам он решил простить.

Мороз - ты должен сегодня не подкачать. Вернуться - будет иронией, - а он не шутил. Рак неумолимо наступал. Разрастаясь, саркома давала уже явственно о себе знать. Нет, лучше то, что он сейчас задумал, чем это теплящееся, мучительное существование.

Но… почему же столь крайние меры? Ты же не испробовал, даже не попытал, всех способов лечения,- начал он себя отчитывать. - Ты не оперирован и это значит, что можешь попытать удачу у знахарей. И у больших специалистов,- твоя больничная касса это оплатит. Почему же ты так быстро, можно сказать, сразу, сдался? Действительно, почему? Врач? Но, он не дал тебе шансов, если ты не согласишься на операцию. И, даже с этим, мерзким выходом, с этой колостомой* можно жить. Главное, что жив твой мозг, твоё сознание!…

Боже, какая гадость это… в стенке брюха, бесконтрольно исторгающее из себя парфюмерно и оптически ласкающие сгустки? Но жизнь! Наша жизнь! Жизнь - наша родина! Ты так легко от этого отказываешься? Не хочу… мерзость… тошнотворная мерзость. Лучше уйти сейчас пока не напала агония…. Если меня не станет, то, я думаю, от этого не умрёт ни мама, ни отец. Конечно же, боль я им причиню, но… Они поймут, что моя боль была сильнее. "Мама прости. Прости, что твоё чадо ушло раньше тебя!" Он почувствовал, как спазм сдавил его горло, сжались виски. В этот момент, будучи одним в лесу, он мог, не стесняясь всплакнуть свободно, без боли в гортани и в области ушей. Но, непонятное чувство, довлеющее над ним, не позволяло разрыдаться.

Что-то тормозило, накапливая, видимо, энергию страдания.

Победила всё же эмоция, и два ручейка, сопровождаемые подчелюстной болью, неожиданно побежали по щекам.

Эти мысли или терзания не понравились ветру, и он зашевелился, покинув своё укрытие. Колыхнулся занавес, сотканный из снежинок, которые в беспокойстве стали метаться, залетая в кабину вышки, падая на него, и как убитые солдаты на поле боя, успокаиваться, покрывая его своими трупиками. Похолодало. Вернулся озноб, прогнав со злорадством остатки тепла, порождённые было небольшой дозой алкоголя. Любимые музыкальные произведения, стали сливаться в реквием. Приоткрыв глаза, он увидел лишь слабые очертания окружающей его действительности. Почти стемнело. Порывами ругался ветер. Марево белых мух вальсировало на балу у кого-то могущественного. На границе полутьмы и тьмы кромешной, полукругом, стоял хор и пел что-то приятное его слуху. Кто же были эти хористы? Пел загробный хор… или это тянул ещё плеер… Мысли его густели. Руки, ноги почти отмерли.

Лисы, его, здесь на высоте, не достанут. Он сохраниться, пока его случайно не найдут. А когда увидит его какой-нибудь гуляющий или охотник в шляпе с пером, то у него в кармане лежит письмо, где написано: " Я, такой-то, проживал по адресу,…" вместо которого записан телефон. Ни в справочном, ни в телефонной книге его данных нет. Поэтому найти его обиталище сможет лишь полиция, которая и обнаружит там главное письмо, в котором содержаться последние слова и распоряжения. Он надеялся, что нашедший его, окажется человеком.

В конце концов, мы, все, здесь гости. Он просто возвращается назад…, может быть лишь чуть раньше… Сон заставил его замолчать.

Не было времени. Не было ночи. Не было холода. Не было необычного пристанища. Не было боли физической и боли душевной. Не было ничего. Не было даже пустоты. Была просто.… Было просто.… Был просто.… Был сон без сновидений: чернота, растворившаяся в вакууме и поглощённая ничем, низвергнувшись в бездну отсутствия, которая, в свою очередь, рассыпалась в прах, развеявшийся в пространстве - в пространстве полного забвения и неощущений; в аккорде полного конца и в невозможности для невозможного; в глубокой философии абсурда, осознания сладости нахождения ада в рае или наоборот, завихрений чего-то от нуля до триллиарда, и ярко белеющей черноты…

Искорка,…………искра,………проблеск,……вспышка. Мёртвый свет, сродни свечению горстки болотных гнилушек.

Кто-то поднимает занавес, к которому странным образом прикреплены веки. Ночь. Тишина. Чёрный контур стены леса. Холод отступил. Грустный взгляд луны. Разбежались в испуге звёзды.

Я ещё здесь? А… может… здесь как там, только лишь тише? Может, я нахожусь там здесь? Да нет, всё знакомо: вышка, и, хоть и смутно, вид за вышкой; и ночь с расположением звёзд; и коктейль: этой хищной охотничьей постройки и лысеющего леса.

Разогнав снежные тучи, стих ветер. Видимо поэтому он и возмущался. Царит ночная красота. Прозрачен воздух. Как отчётливо видны лунные ландшафты. О Боже! Я, я - здесь?… Неужели! Неужели так непросто уйти?! Эй!……… Да чего же я бездарен!… А! А! АЙ!… Крик отразился одноразовым эхом, будто в пустой комнате. Вернуться? Ведь существует поверье: если, например, при повешении оборвалась верёвка, то значит, этого не хотел Он. Казнь, при этом, должна быть отменена. А что, может действительно встать и пойти домой? То, что мне не удалось вернуться в главный мир, говорит о том, что я должен вернуться назад, в этот? Вполне возможно, что это знамение. Почему нет? Если за столько часов, в лёгком одеянии, не удалось окоченеть на морозе,- это же говорит о чём-то!

Не чувствую тела. О, я всё-таки замёрз, почти. Болей и озноба нет. Ещё немного и …. Нет. Как помнится мне, - просыпался я два раза - хватит. Нет, так нет!

Приду домой, в тепло, - уют почувствую. Так как многое было сдано мне вместе с квартирой, то оно там и осталось. Если мне не изменяет моя заледеневшая память, то в холодильнике осталось, и выпить и поесть. Эх!…Ну! Решайся! А ведь и впрямь, почему не пожить ещё? Кто знает точно, сколько ты сможешь протя… прожить. А там, глядишь, и медицина достигнет, наконец, победы. Ну! Ну! Ну не выдержал, сломался, кто узнает о твоём… порыве?!

Пойду домой. Как тепло, уютно звучит. Запущу руку в почтовый ящик, она у меня проходит, достану ключи…. Первым делом налью себе большую порцию водки, грамм стопятьдесят. У меня, кажется, осталось полбутылки. Выпью, чтобы согреться изнутри, я ведь так промёрз. Потом поставлю вариться картошку, которую, когда будет готова, полью соусом, приготовленным из растопленного масла и раздавленного в чесночной давилке зубчика чеснока. Ух, какая!… Пока картошка будет вариться, я приму горячую ванну, ведь этот холод меня иссушил. Потом лягу, взяв интересную книгу из моей библиотеки, в мягкую и тёплую постель. Даже если в последствии заболею воспалением лёгких, - ничего… в наши дни это пустяк.

Пойду. Будет тяжело, - все мышцы заиндевели. Ан нет! Тело двигается и довольно легко. Рук и ног не чувствую. Скорее в горячую ванну, и, принять вовнутрь.

Спустившись с вышки, невообразимо легко, он ринулся по освещённой луной просеке в сторону своего города. Пробежав несколько метров, вспомнил, что забыл на вышке плеер. Переполняемый чувством спавшей с него, порученной себе самим, неимоверно тяжёлой ноши, он как пышущий здоровьем юноша вспорхнул на вышку и обмер…. Там кто-то сидел, привалясь к стенке, в показавшейся ему знакомой куртке и в наушниках. Взглянув вниз, к подножию вышки, он не увидел своих следов.

В скорбном свете луны он узнал лицо сидящего, - лицо на котором лежал снег, - лежал, и не таял…

* Колостома: при раке прямой кишки, кишка удаляется и конец тонкой кишки выводится в стенку брюшной полости (колостома). В результате этого выделение не сформировавшихся каловых масс происходит непроизвольно и не контролируемо. Это обязывает больного носить специальные подкладки прикладываемые к выводу и мешочки, одеваемые на искусственный выход.


Другие работы в этой категории Гостевая книга Библиотека ЛИТО
Последнее изменение: Friday, 14-Dec-2001 17:57:56 MSK Страница открывалась раз с 25 марта 2000 г.

М.Делирий

Записки хмельного воображения

АМНЕЗИЯ

И.С. Бах.

Токката и фуга ре-минор.

ВСПЛЕСК

ЧЁРНЫЙ ГОРОД

Возвращение